Вторая попытка

– Гарик, ты чего? – толкнул украдкой в бок Тандоева Мирумян.

– Ничего, – в несколько приемов выдавил сквозь смех Тандоев. – Просто представил себе лица наших футболистов, если их гол в ворота соперников весь семидесятитысячный «Раздан» отметит по-американски – восторженным свистом.

Адъютант присоединился к Тандоеву, начавшему уже постепенно выдыхаться.

– Вот именно, – улыбнулся Анветангян, заядлый болельщик «Арарата». – У ребят голова просто кругом пойдет. Пропустишь гол – свистят. Забьешь – опять свистят. Что же, спрашивается, им делать, чтобы не свистели? Все время по нолям играть, что ли?..

– Вот это да! – перебил начальство Мирумян, во все глаза уставившись на сцену. – Наш Шустрик сейчас оркестром будет дирижировать. С палочкой…

Три недоверчивых взгляда присоединились к одному не верящему собственным глазам. Мельком они успели заметить чью-то спину перед пюпитром, но определить, была ли это спина Шустрика или чья-то посторонняя им не удалось. Люстра вновь погасла, софиты зажглись, на сцене высветилась стройная фигура неизвестной им девушки. Девушка, слегка покачиваясь из стороны в сторону, выждала несколько аккордов одинокого рояля и запела чистым нежным голосом на неизвестном данным сотрудникам КГБ языке.

– Итальянский? – поднял недоверчиво бровь Тандоев.

– Испанский, – убежденно возразил Заргарян.

– Ты что, еще и испанский знаешь? – удивился генерал.

– Откуда, товарищ генерал? – нервно отозвался адъютант. – Просился на курсы, так вы же и не отпустили. Помните?

– Ладно, про жизнь свою горемычную после расскажешь, – отмахнулся генерал. – Ты скажи, почему уверен, что испанский, а не итальянский?

– По работе я уверен. Знаю, что эта девушка к нам из Аргентины учиться приехала. Сильва Гюльбекян…

– И поет хорошо, – произнес Мирумян, не отводя глаз от сцены.

Двое остальных подчиненных взглянули на генерала, как бы ожидая окончательной, обсуждению не подлежащей, оценки вокальных данных аргентинки.

– Хорошо поет, – поддержал своего заместителя генерал. Подумал и добавил в качестве пояснения: – Уже хотя бы потому, что не по-английски…

Гэбэшный столик погрузился в сосредоточенное оперативное молчание.

На этот раз реакция публики оказалась традиционной: бурные аплодисменты безо всякого свиста и воплей, если не считать воплями восторженные крики «браво!». Улыбающаяся аргентинка кланялась и широким жестом руки показывал на дирижера. Дирижер тоже кланялся, улыбался и, засунув палочку под мышку, аплодировал певице.

– Бис! – вдруг громко потребовал подполковник Мирумян.

Часть публики с ближайших столов обернулась к ним, не скрывая своего насмешливого удивления.

– Чего это они уставились? – растерянным шпионским шепотом вопросил Тандоев у Заргаряна. Ибо нет худшей ситуации для контрразведчика, чем оказаться в центре всеобщего внимания.

– Все знают, что на «бис» здесь не поют, не принято, – пояснил адъютант.

– А если деньги предложить? – уточнил обстановку подполковник Мирумян.

– Все равно не споют, – не без гордости в тоне, позе и выражении глаз отрезал старлей.

– То есть как это? – наморщил лоб генерал. – Деньги возьмут, а петь откажутся?

– Деньги они с вашего согласия кинут в специальный ящичек – в помощь сиротам ближайшего детского дома…

– А если я не соглашусь?

– Тогда не возьмут и не кинут в ящичек. А вам скажут, что не в деньгах счастье, а в художественной правде и в эстетической истине.

– Я даже догадываюсь, кто является автором этого изречения, – покачал умудренной головой генерал Анветангян.

– А что, Марсель, они действительно передают эти деньги в приют, или это уловка какая-та? – не отказал себе в удовольствии задать напрашивающийся вопрос майор Тандоев.

– Действительно. И ОБХСС[235] проверял, и наш экономический отдел по наводке генерала Астарова всё перерыл, и всё безрезультатно…

Официант, точнее, доверенное лицо в виде официанта вновь притаранило не велено говорить с какого столика гостинец на подносе. На сей раз им оказалась бутылка марочного десертного вина со странно скособоченной этикеткой. Криво улыбаясь, генерал приказал адъютанту незаметно отделить от бутылки этикетку и передать ее – не бутылку, а этикету, ապուշ[236], – генералу. С исподней стороны этикетки было написано шариковой ручкой краткое, как сама лапидарность, послание: «խաշ»[237].

– Допустим, что это не издевательство, а место встречи, – здраво рассудил генерал. – Значит, Астаров предлагает ему сразу после окончания данного оперативного мероприятия срочно встретиться в популярной среди высшего офицерства госбезопасности республики хашной, что находится… там, где находится, – в заведении элитном, почти частном клубе, в который абы кого попало, тем более ночью, не пустят. По крайней мере до семи утра… Ну а после семи, какие могут быть в хашной государственные тайны? Только кулинарные: кто сколько сушеного лаваша себе в тарелку натолкает, сколько ложек чесночной подливки туда же опорожнит, наконец, кто сколько порций похлебки осилит, накрывшись с головой пальмовым листом свежего лаваша…