Вторая попытка

В общем, учительская оказалась заперта на ключ. Авенир Аршавирович присел на корточки, заглянул в замочную скважину и убедился, что изнутри. Вряд ли там заняты чтением запрещенной литературы в виде писем, записок или прокламаций. Тогда чем же? Осуждением отщепенца Солженицына на внеочередном партийном собрании? Тоже вряд ли. Самсон не упустил бы возможности и его, товарища Базиляна, на это собрание залучить, поскольку наверняка устроил бы по такому случаю не обычные партийные посиделки, а расширенные, то есть с привлечением беспартийного элемента на предмет проверки на вшивость. Авенир Аршавирович горько усмехнулся: беспокоить дверь деликатным стуком ему страсть как не хотелось, да деваться было некуда – без пальто, с классным журналом девятого «А» в руках… Вот если бы наоборот: пальто на нем, журнал в учительской, то ради Бога, запирайтесь себе, сколько влезет, по каким угодно причинам: только б его и видели в этой школе! Сегодня. Завтра – да. Завтра у него всего два часа в десятых классах…

Авенир Аршавирович вздохнул и поднял руку деликатными костяшками вперед, но тут ключ в замке повернулся, дверь открылась, и завуч по учебной части Марта Тиграновна (у школьников Մարդա[92] Тирановна) Востикян, узрев перед собой историка, испустила, к изумлению последнего, радостное «ах»:

– Ах, это вы, Авенир Аршавирович! Как хорошо, что вы сами пришли, я как раз за вами собиралась! Проходите, нам необходима ваша помощь как историка, обществоведа и вообще – эрудированного человека…

– Надо было запереть журнал в своем кабинете и бегом на автобусную остановку. Черт с ним – с пальто! Пока добежал бы, согрелся, – тоскливо промелькнуло в голове Авенира Аршавировича, пробовавшего бочком, минуя габаритные формы завуча, протиснуться в учительскую.

В учительской царило оживление, одновременно сосредоточенное и лихорадочное. Шесть учительниц за тремя столами усиленно штудировали какие-то густо исписанные двойные листки. Нечто подобное он уже видел в одном американском фильме о Второй мировой войне: перлюстрация солдатских писем с фронта… Приблизившись и вглядевшись, Авенир Аршавирович узнал почерк.

– Надо было сжечь! – напомнило правое полушарие.

– В учительской уборной, – уточнило левое.

– Марта Тиграновна, а давайте я все как надо напишу его почерком. Я умею почерки подделывать… А это все сожжем и дело с концом, – предложила молодая учительница младших классов, производившая впечатление особы, чувствующей себя в своей тарелке в любом обществе при любых обстоятельствах.

– Ты что, Амалия, с ума сошла? Ведь те двое из РОНО почти все это читали!

– Ну, тогда не знаю, как все это можно исправить, – капризно прикусила губку Амалия.

– Что именно?

– А вот, – девушка поискала глазами нужное место, нашла и процитировала, не скрывая своего неприязненного отношения: – Николай Островский советовал прожить жизнь так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы. Жаль, этот великомученик коммунизма не указал, с какого конкретно возраста следует подрастающему поколению срочно обзаводиться целью во избежание грядущих неприятностей с собственной совестью. Вряд ли Островский имел в виду с момента рождения. Хотя, если призадуматься, то любой из нас снабжен телеологической константой уже в пренатальном возрасте. Цель зародыша – развиться, достигнуть внутриутробной зрелости, довести мать до родильных судорог, появиться на свет Божий. Дальше – пуще, т. е. еще телеологичнее: ясли, детсад, наконец, школа как конвейер по производству лиц со средним образованием, в котором программа русской литературы является важнейшей его частью, обеспечивая в общем объеме конечной продукции необходимый процент брака…

Авенир Аршавирович улыбнулся в усы, подыскал себе место у окна и закурил. Эмма Вардановна, отложив свой двойной листок, последовала его примеру.

– Да, очень сложное для исправления место, – согласилась Марта Тиграновна. И тоже улыбнулась. – Особенно эта теология. Богоискательство нам ни к чему…

Авенир Аршавирович и Эмма Вардановна переглянулись, как два заговорщика на очной ставке, но от улыбок воздержались. Даже напротив, внесли устами историка поправку: дескать, там не о богословии говорится, а об объективной, вне человека пребывающей в мире цели и целесообразности, то есть телеологии. И получили в ответ актуальное напоминание о хрене, который редьки не слаще.