Вторая попытка

– Ну, это ладно, это еще черновик, – вмешалась Лидия Парамоновна, другая завуч, по воспитательной части. – Послушайте, что он пишет в беловике! Это же ни в какие ворота!.. «Я – скверный сын превосходных родителей, иначе говоря, достойный образец продукции отцовских тестостеронов и материнской яйцеклетки, в свои невероятные 15 лет, 6 месяцев и 12 дней (невероятные – учитывая процент детской смертности в Древнем Египте), оглядываясь на себя, любимого, не могу найти нужных слов, чтобы с достаточной полнотой выразить себе свое неодобрение. Сколько непоправимых ошибок! Сколько неискупимых грехов! Слухами о них полнится земля и содрогается небо! Тем не менее, покуда земля еще вертится и не спешит разверзаться подо мной, а небо вместо того, чтобы глушить меня громами и метить в меня молниями, занято оптическими обманами и миражами уфологической веры, я вправе робко надеяться, что не все для меня потеряно. Есть еще возможность исправиться, изменить взгляды, сменить курс, пересмотреть свое отношение ко всему сущностному и существенному. И прежде всего – к женщинам (или, как говаривал незабвенный Фридрих Иванович Энгельс, к индивидам противоположного пола). Ибо женщина – это в первую очередь товарищ по борьбе за светлое будущее, а не предмет любовных вожделений и прочих буржуазных предрассудков от доктора Фрейда. Еще не поздно сказать мое гневное «нет» пресловутому либидо! Еще есть время восславить братские отношения между полами! Строго призвать собственные чресла к порядку. Долой секс и любовные томления! Да здравствует целомудрие!»

Эмма Вардановна прыснула и поспешила сделать вид, будто это последствия застарелой простуды. Марта Тиграновна метнула в ее сторону взгляд, исполненный педагогической укоризны.

– Ну, в его возрасте многие мальчики воображают себя Дон Жуанами, – примирительно буркнул Авенир Аршавирович.

– К тому же он не верит в летающие тарелки, – сказала Эмма Вардановна. – А это несомненный плюс…

– Причем тут Дон Жуан? – пожала плечами Марта Тиграновна.

– А что такое либидо? Кажется, я уже где-то слышала это слово. Это что-то ужасно нехорошее? – с наивной бестактностью молодости поинтересовалась Амалия.

– Нечто спорное из сомнительного учения Зигмунда Фрейда, – сказала Вилена Акоповна, сидевшая поодаль обособленно и проверявшая самостоятельные работы девятого «Б» класса на когерентную тему полового размножения. – Но ничего ужасного в нем нет… Кстати, насчет тарелок, Марта Тиграновна. В четверг мне понадобится актовый зал для открытого урока по разоблачению всяких суеверий, вроде телепатии, телекинеза и остального прочего…

– Потом, потом поговорим, Вилена Акоповна, – замахала руками завуч.

– Ладно либидо, – гнула свою линию Лидия Парамоновна, – но назвать Фридриха Энгельса Ивановичем! – И завуч по воспитательной части обвела присутствующих расширившимися от возмущения глазами.

– А как на самом деле звали отца Энгельса? – вновь встряла со своей любознательностью Амалия, отца которой на самом деле звали Мкртыч, но которая предпочитала, чтобы дети величали ее Михайловной.

– Иоганн, наверное, – выдвинула логическое предположение Марта Тиграновна, преподававшая в свободное от административных хлопот время язык Шиллера и Гете.

– Отца Энгельса тоже звали Фридрих, – сказал Авенир Аршавирович, – но в России издавна повелось давать всем русским немцам отчество Иванович…

– А немкам – Алексеевна, – вставила Гретта Гургеновна – еще одна, помимо Лючии Ивановны, преподавательница русского языка и литературы.

– Совершенно верно! – подтвердил историк. – Потому он и написал Фридрих Иванович. По-моему, в этом озорстве нет ничего оскорбительного для великого философа…

– Вот именно что, по-вашему, – возразила Марта Тиграновна. – А, по мнению РОНО, этот негодник мог бы и не умничать!

– Господи, да кто же этот Сирин? – нервно отреагировала вслух на прочитанное про себя Лючия Ивановна.

– Очередная цитата? – оживилась Эмма Вардановна.

– И уже не первая. И все этот загадочный Сирин…

– Сирин, Сирин, Сирин, – забормотала вполголоса Гретта Гургеновна. – Что-то знакомое, но… нет, не вспоминается…

– И что там Сирин? – поинтересовался историк.

– Между прочим, он пишет эту фамилию с твердым знаком в конце.

– Значит дореволюционный автор, – обрадовалась собственной сообразительности Амалия Михайловна.

Лючия Ивановна взглянула на нее, перевела взгляд на Авенира Аршавировича, робко улыбнулась, и смело прочла вслух: