Вторая попытка

– Что-то тон мне твой не нравится, Похатян. Не чувствуется уверенности. Так они согласны выступить с публичным осуждением своего поступка, с благодарностью к советской власти, отнесшейся к их выходке с пониманием и снисхождением или нет?

– Товарищ Кроян, лучше не надо публично.

– А как?

– Как-нибудь иначе. Может быть, в письменном виде…

– В письменном? А что устно не соглашаются?

– Я не предлагал…

– Ты меня изумляешь, Грант! Почему?

– Потому что боюсь, что согласятся.

– Ничего не понимаю. Объяснись, в чем дело?

– Дело не в чем, а в ком. В Брамфатурове. Парень он замечательный, но есть у него один недостаток…

– Еще бы! Да какой! За границу бегать – это не кнопки училке под попу подбрасывать…

– Это тоже, но я другой имел в виду.

– Какой? Ну не тяни, Похатян. Почему я должен все из тебя клещами тащить?

– Потому что он мой друг, и мне неприятно об этом говорить…

– Хвалю за честность и принципиальность, Похатян. И все же, что ты имеешь в виду?

– То, что он ради красного словца не только отца, но и себя не пожалеет.

– В каком смысле?

– В самом прямом. Начнет публично каяться в своих ошибках, а закончит тем, что все кругом окажутся виноваты, а он один прав.

– Например?

– Например, заявит, что только глупцы никогда не позволяют себе мальчишеских выходок. Или того хуже, что-нибудь политическое ввернет…

– Анекдот? Расскажи!

– Расскажу, только это не анекдот. Партия, конечно, наш рулевой, но гаишник на дороге ей не помешал бы…

– Да, действительно… Лучше бы он анекдот рассказал…

– Вот и я о том же. Не надо публичного покаяния, нам же с вами боком выйдет.

– Ладно. Тогда что ты предлагаешь?

– Предлагаю не спешить. Дать мне самому во всем разобраться. Понаблюдать за ним. Поговорить с его отцом. С ним самим побеседовать в соответствующей обстановке, один на один, а не на людях. И уже только после этого попытаться уговорить его на что-нибудь такое, что ему же будет на пользу и что он сам не отвергнет и не осмеёт…

– У нас совсем нет времени, Грантик. Недели тебе хватит?

– Лучше месяц.

– Ты с ума сошел! Да нас горком съест с потрохами за месяц. Даже меньше – за две недели съест. Ему же вынь да положь – осуждение, раскаянье, благодарность. А как мы это сделаем – наши проблемы…

– А на горком давит ЦК ЛКСМ республики, а на ЦК – Москва?

– Я этого не говорил. Не думаю, чтобы это дело добралось до таких высот. Скорее, местная перестраховка. А вдруг дойдет? Они к нам с вопросами и требованиями, а мы им нате – пожалуйста: меры приняты, идейный противник посрамлен, вопрос решен. Улавливаешь, Похатян?

– Угу. Улавливаю. Но обещать ничего не могу. Один Бог знает, что этот парень может выкинуть завтра или послезавтра…

– А…

– А если что, попрошусь из секретарей по собственному желанию, товарищ Кроян.

– Слушай, а может мне лично с ним побеседовать, как думаешь, Грант?

– Можно. Если у вас с нервами все в порядке. Могу договориться о времени и месте…

– Ладно, я подумаю.

– Думай, думай, деятель молодежный, – не сдержал мысленной насмешки третий-лишний. – Если не дурак, то ни встречаться, ни беседовать с этим парнем ни за что не станешь. Лично я бы не стал ни за какие премиальные… Վայ, ես քո մայրիկը[168]…

Последнее восклицание было отнюдь не мысленным и относилось не к молодежному лидеру Шаумянского района города Еревана, а к звукозаписывающему устройству, намотавшему с десяток метров пленки мимо бобины. И вот, вместо отдохновенного перекура с освобожденными от наушников ушами, пришлось возиться с этим пошлым агрегатом: не дай Бог пропадет что-нибудь важное, а ему еще отчет писать…

Пропасть, слава те Господи, ничего не пропало, кроме перекура и пары миллионов нервных клеток. Сказалась сноровка в обращении с отечественными агрегатами. Аккурат к неожиданному звонку из капстраны к одной из абоненток из списка третий-лишний управился.

– Алё? Офик? Еле дозвонилась! Час назад разговор с Ереваном заказала и только сейчас дали. Ну как ты? Как твои дела? Как муж? Как Лаура?

– Всё хорошо, Седа-джан. Все здоровы. Вы там как?

– Нормально. Новую машину недавно купили…

– Я слышала, у вас там кризис, бензин здорово подорожал…

– Да, есть немного. Вот мы и купили японскую машину, она намного меньше эсанса[169] жрет…

– Дорогая?

– Напротив, намного дешевле, чем американская… Кстати, как там Лаура, французский учит?

– Учит, конечно, учит. Я ей такого учителя нашла…

– Из спюрков?

– Ну… почти… То есть, не совсем, но…

– Что-то темнишь ты, сестричка. Давай выкладывай, что за учитель – почти спюрк, но не совсем?

– Только не смейся, пока не выслушаешь. Этому учителю 16 лет. Он – вундеркинд. Я его в одной школе нашла, совершенно случайно…

– Вандеркинд? Еврей, что ли?

– Почему еврей? Армянин. Правда, мать у него русская…

– Армянин с такой странной фамилией?

– Вундеркинд, Седа, это не фамилия, это звание такое. Так называют очень молодых и очень развитых людей. Если бы ты закончила школу, а не выскочила замуж за своего Арсена в восьмом классе, ты бы не задавала таких вопросов.

– Зато я теперь в Лионе живу, а если бы не вышла за Арсена, то…

– Ладно, давай не будем ссориться…