Второе дыхание

Виталик передумал плакать и залился радостным смехом, повторяя вслед за Юркой. Толя спешил ко мне со стаканом воды, радостно улыбаясь. Он отошел в сторону, пропуская меня внутрь квартиры.

Квартира была веселая. Как я люблю. Полная живой домашней энергии. Она улыбалась желтыми занавесками, готовыми наполниться ветром и солнцем, и превратиться в паруса, она гудела струей воды, которая билась о железную мойку где-то на кухне, она прятала свои секреты под парчовой скатертью обеденного стола, стоящего посередине комнаты, играла в деревянные кубики, разбросанные на полу и светилась-светилась медовым, натертым до блеска паркетом. Окна в квартире были высокие, даже старший Юрка с трудом мог бы дотянуться до подоконника. Квартиры бывают разными: пахнущими старостью, затхлыми, безликими и, наоборот, очень харАктерными, когда за вещами сразу видно, кто здесь живет. Бывают модными и богатыми, бывают обычными, скромными и опрятными, хаотичными, пафосными, наоборот – дружелюбными. Эта была радостная.

Меня провели в комнату и усадили за стол. Я осмотрелась: комната большая – метров 20, плотно заставленная мебелью. Обеденный круглый стол в центре в окружение стульев с высокими спинками, по периметру разместились широкий диван, покрытый клетчатым пледом с кисточками, детская кроватка, еще один узкий топчан, покрытый бежевым покрывалом, платяной шифоньер, лакированный антикварный сервант, который до сих пор жив и стоит в нашей современной квартире в Бескудниково. На стене небольшой ковер с геометрическим рисунком. В открытую дверь видна кухня, вторая дверь плотно закрыта.

Старший Юрка бросился на кухню со словами:

– Вы же голодная! Вот я дурак! Толя, достань масло и сыр, я сейчас чайник поставлю!

Толя пододвинул к окну стул, залез на него, распахнул форточку и вытянул между створками двойной рамы сетку. «Авоська», – вспомнила я ее название. Достал два небольших свертка, а остальное засунул обратно.

– А холодильника у вас нет? – поинтересовалась я.

– Чего у нас нет? – переспросил Толя.

– Холодильника, – повторила я и примолкла, сообразив, что бытовой техники в обиходе советских семей еще не могло быть. – Не важно.

Мальчики достали нож, доску, развернули кульки и стали готовить бутерброды с маслом и колбасой серого цвета. Колбаса пахла вареным мясом, как в моем детстве, когда в колбасу еще не добавляли консерванты. Маленький Виталик принес мне кружку, чай подоспел. И вскоре я ела вкуснейший бутерброд и запивала чаем. Я оказалась страшно голодной. Интересно, думала я, а как поведут во мне продукты 55 летней давности?

Мальчики расселись вокруг стола и смотрели на меня.

– Вы – красивая, – сказал мой будущий папа.

– Спасибо. Расскажите мне о себе, как вы поживаете? – осторожно попросила я.

– Хорошо, – сказал Юрка. – Недавно приехала наша бабушка и мамин старший брат, он же и вам брат? Они спят сейчас. Они очень больны, не выходят из спальни – он показал на закрытую дверь. Поэтому мы все пока спим здесь. Нам стелют матрасы под столом, а утром мы их убираем. Даже не знаю, где вас разместят.

– А что с ними? – спросила я, и, видимо, зря. Мальчики насторожились.

– Как, вы не знаете? Вы же тоже сейчас с Украины приехали? Или вы из Польши?

– На Украине Холод, – сказал Толя.

Юра его поправил:

– Голод. И мор*

*Голодомор

Толя продолжил:

– Это когда еды совсем нет, и люди траву едят. А когда зима наступает – умирают все. Мама говорит, что бабушки и дядя «кожа да кости».

Юра шикнул на Толю и сказал:

– Папе удалось вывезти с Украины бабушку Анастасию и дядю Казимежа. На днях к нам приехали. Такие худые. Они спят много и мало пока едят. Им нельзя сразу много кушать. Сейчас папа с работы придет. Он вам все расскажет.

– Наш папа военный, – сказал Толя. – Он главный.

– Тс, – сказал Юрка. – Чего болтаешь?

– А хотите я вам его чемоданчик покажу? – и не дожидаясь ответа, вытащил из-под кровати небольшой коричневый фанерный чемодан. Открыл замки, поднял крышку, внутри оказался набор одежды, кружка, расческа, карандаш, и что-то завернутое в газету.

Я вспомнила, как папа рассказывал, что во время репрессий в 1936 году у его отца, который работал в ЧК (а потом в НКВД) и дослужился до высокого военного звания, был такой чемодан, как и у большинства военных и чекистов того времени. Никто не знал, кто и когда попадет под репрессии. И когда к дому в ночи подъезжал черный воронок, весь двор понимал, что сейчас уведут еще одного, и вероятность увидеть его живым равна нулю. Хотя вслух твердили: разберутся и отпустят. Мой дед был женат на польке. Это не афишировали, в советских документах у бабушки в графе национальность стоял прочерк, а если копнуть глубже, этот факт легко открывался. И все бы ничего. Но в 1936 году против поляков начались гонения. А в 1939 году, когда Советский Союз по сговору с Германией напал на Польшу, поляков в СССР начали массово ссылать в отдаленные места. В марте 1940 в НКВД приступили к уничтожению поляков, своих советских и военнопленных из Польши. В одном Катынском лесу расстреляно 14,5 тыс. человек, из которых 4,5 тыс. были офицерами польской армии.