Второй шанс для Кристины. Миру наплевать, выживешь ты или умрешь. Все зависит от тебя

И еще, по ее словам, то, что случилось со мной и моим братом в 1991 году, сейчас не могло бы произойти. Я смотрю на нее и внезапно понимаю: она знает, что именно случилось. Думаю, она не стала бы так говорить, если бы все было как обычно. Я перевожу взгляд на Ривию и через нее прошу Ижелаусию рассказать, что случилось во время нашего усыновления.

Лицо Ижелаусии становится серьезным, и она начинает свой рассказ. Все началось, когда мама пришла в приют вместе со мной и Патриком. В приюте согласились его принять, поскольку он был маленьким и к тому же болел. Спустя месяц они взяли и меня. Персонал приюта заметил, что с моей мамой не все в порядке, и усомнился в том, что она в состоянии заботиться о детях. Потом они узнали, что у нее есть еще двое детей, которым она не смогла обеспечить должную заботу, и что это дело рассматривалось в суде, и пришли к выводу, что она не справится еще с двумя. Для ускорения процесса суд решил не рассматривать по отдельности иск двух моих старших братьев и второй, по которому проходили я и мой младший брат, а объединить их. В приюте знали, что для старших детей будет нелегко найти приемных родителей, поэтому проблему нужно было решить как можно скорее.

В назначенный день слушания мама не явилась и так лишилась родительских прав на всех своих детей.

Суд запретил ей видеться со мной и моим братом. Ижелаусия так же упомянула то, что я уже и так знаю: решение суда не помешало моей матери прийти к воротам приюта и кричать до тех пор, пока она не увидела нас с Патриком. Когда организовали наше с ним усыновление, необходимо было прекратить наши встречи с мамой, чтобы облегчить процесс адаптации. Но мама все приходила к приюту и кричала, чтобы ей позволили нас увидеть. Так продолжалось довольно долго. Ижелаусия говорит, что иногда я сама стыдилась ее и ее крики меня утомляли. Я лишь киваю. Она снова говорит, что то, что с нами произошло, теперь невозможно. Сегодня они стараются наладить контакт с родственниками и делают все возможное, чтобы ребенок остался в семье. Я не знаю, что ей ответить. Я ведь приехала не для того, чтобы искать виноватых в случившемся. Я знаю, что на первом месте для них было наше с Патриком благополучие, и вообще, все это давно в прошлом. Я рада, что она мне все объяснила со своей точки зрения, но у меня есть своя, и я уверена, у моих родителей – тоже. Мне просто хотелось разобраться в том, что тогда произошло в приюте – и я это сделала. Ижелаусия говорит, что документы суда легко найти, и она мне в этом поможет. Я отвечаю, что мне бы очень этого хотелось.

Из ее кабинета мы отправляемся на экскурсию по приюту. Я прошу Ривию передать ей, что хочу побродить сама, следуя своим воспоминаниям. Тогда мы отправляемся в столовую и на кухню. Я улыбаюсь тому, как легко мне удается их найти, и чувствую себя великаном в кукольном домике. Не потому, что он маленький – на самом деле, он огромен, – а потому что все кажется намного меньше, чем в детстве: коридоры – короче, столы в столовой – крошечные. Мы приходим в комнату, где я в течение года каждый день ела, и я показываю Ривии, где было мое место – у самой двери. Никогда не знаешь, в какой момент придется спасаться бегством.

Из столовой мы переходим на кухню, где на металлическом столе стоит тарелка с фруктами. Огромные папайи, ананасы и авокадо. Я беру авокадо и протягиваю Ривии. Боже, какие же они огромные! Совсем как в моих воспоминаниях – а вовсе не те мелкие, что продаются в Швеции. Я вспоминаю, как собирала неспелые авокадо на заднем дворе и складывала в холодильник, и как подлизывалась к женщинам на кухне, чтобы они разрешили мне это делать, а в благодарность помогала им в свободное время. Это была уличная смекалка, и я знаю, откуда она взялась: из страха, вызванного незнанием, когда мне в следующий раз удастся поесть; из осознания, что позаботиться обо мне некому, и необходимости думать на шаг вперед и делать запасы, чтобы не остаться без еды. Я со смехом прошу Ривию сфотографировать меня с этим гигантским авокадо. Если бы в восемь лет мне сказали, что однажды я вернусь в приют, прожив двадцать четыре года в далекой стране, и буду радоваться, как ребенок, бразильским авокадо, я бы в это ни за что не поверила.

Ижелаусия представляет нас пожилой женщине, работающей на кухне. Она говорит, что тоже работала здесь, когда я жила в приюте, но я не помню ее так хорошо, как Ижелаусию. Откуда ни возьмись появляются кофе и печенье, и мы садимся за стол в центре кухни.

После кофе мы с Ривией и Ижелаусией идем вверх по низенькому холму к новому приюту. Ижелаусия зажигает сигарету, делает затяжку и продолжает рассказывать о новом приюте. В 2004 году в Бразилии на законодательном уровне запретили содержать в приютах больше двадцати детей, и на внедрение этого закона повсеместно было отведено два года. В 2006 году приняли решение, что приюты должны быть устроены так, чтобы дети чувствовали себя как дома, а не как в казенном учреждении.