Второй шанс для Кристины. Миру наплевать, выживешь ты или умрешь. Все зависит от тебя

Со мной Ривия, а вскоре я получу ответы на свои вопросы. Что случилось, когда меня удочерили? Почему это произошло так скоропалительно, почему при этом не присутствовала моя мать и почему нам запретили видеться? Эти вопросы не давали мне покоя всю жизнь. Я превозмогала себя, я вынуждена была жить с этими болезненными воспоминаниями и с этой утратой. Сейчас я осознаю и помню все это, стоя у тех самых ворот, что когда-то отделяли меня от матери. Этот груз все еще лежит на мне. Но с этими воспоминаниями случилось то же, что и с воспоминаниями о дьяволе, танцевавшем на улицах Диамантины – и оказавшемся просто маской на карнавале. Они остались прежними и как прежде причиняют мне боль, и все же теперь я вижу ситуацию в ином свете и понимаю все иначе.

Вместо того чтобы думать лишь о том, что я потеряла, что у меня отняли, и о несправедливости, выпавшей на мою долю, я думаю о собственной силе – силе, которую взрастила в себе сама.

Всю свою жизнь я сознательно делала выбор: не быть жертвой. И стоя у этой желтой калитки, которая столько лет ассоциировалась у меня с болью, я понимаю, что моя жизнь заключалась не в поиске, но в создании себя.

Вот о чем я думаю, когда к нам, широко улыбаясь, подходит худая энергичная женщина лет сорока пяти или пятидесяти. Глядя на меня, она называет меня по имени – Криштиана – и обнимает. Что-то в ней мне очень знакомо, но я не могу понять, кто она. От нее пахнет смесью туалетной воды и сигарет. Представившись Ижелаусией, женщина объясняет, что она – хозяйка этого приюта. Некоторое время мы стоим у ворот и разговариваем, а Ривия переводит. Ижелаусия говорит, что работала в приюте, когда я там жила. Внезапно я представляю ее красивой молодой женщиной и понимаю, отчего она кажется мне такой знакомой. Ижелаусия приглашает нас войти, и мы следуем за ней.

Первое, что я вижу, – это огромное мозаичное полотно с изображением Иисуса. Удивительно: то, о чем я совершенно не помнила все эти двадцать четыре года, все еще осталось на своем месте. Увидев мозаику, я вспоминаю ее до мельчайших деталей. Помню, как стояла перед ней в детстве и недоумевала, почему Иисус такой белый.

Ижелаусия ведет нас к себе в кабинет, где садится за свой стол, а я – напротив нее. Оглядываясь, я понимаю, что стулья – те же, что и были в мое время, и даже металлический шкафчик для документов на своем месте. Ижелаусия вручает мне небольшой подарок. Я с благодарностью принимаю его, чувствуя себя виноватой за то, что ничего ей не привезла. Развернув подарок, я вижу маленькую красную коробочку для драгоценностей, а открыв, нахожу внутри изящный кулон с изображением Девы Марии. «Надо будет купить к нему цепочку, когда вернусь в Швецию», – думаю я про себя. Потом благодарю ее и говорю, что кулон очень красивый, но ей не стоило ничего мне покупать.

Ижелаусия достает фотографию и протягивает мне, не переставая быстро-быстро щебетать, на вдохе и на выдохе. Я узнаю этот ритм и скорость – точно так же я и сама говорю, когда взволнованна, рада или раздражена. Фотография сделана в 1991 году, и я вижу саму себя, своего братишку и саму Ижелаусию на фоне приюта. Откуда-то издалека я слышу, как Ривия переводит: «Ижелаусия говорит, что хранила этот снимок все эти годы, потому что знала, что ты вернешься». Я переворачиваю его – на обратной стороне написаны наши с Патриком бразильские имена и дата снимка.

Я снова переворачиваю фотографию и в этот момент понимаю, что передо мной самая ранняя фотография Кристины – вернее, Криштианы. У меня нет фотографий раньше восьми лет. Мне всегда было немного грустно оттого, что я не знаю, какой была в раннем детстве. Разглядывая альбомы друзей, я всегда испытывала легкую зависть, что они – знают. И еще я думала о том, что когда у меня будут дети, я не пойму, похожи ли они на меня хоть немного.

Ижелаусия спрашивает о Патрике – имя его она произносит на португальский манер. Потом принимается рассказывать о том, как изменился приют с тех пор, как мы уехали. Оказывается, то здание, где мы сейчас находимся и где раньше располагался приют, теперь служит центром дошкольного образования и ухода за детьми, обслуживающим как приютских детей, так и просто детей из района. Родители могут оставить там своих детей, а потом забрать. Новое здание приюта находится в нескольких домах отсюда, и чуть позже мы пойдем туда и поздороваемся с детьми. Теперь законодательство Бразилии изменилось, и в приютах не может жить столько детей, как было в мое время. Когда я была маленькая, нас было человек двести, но теперь не разрешается принимать больше двадцати. Я украдкой улыбаюсь: приятно, что память меня не подвела. Еще она говорит, что теперь детей стараются отдать родственникам. В более сложных случаях их поручают заботам опекуна. Усыновление же – крайняя мера, когда опекун не справляется.