Второй том «Мертвых душ». Замыслы и домыслы

Исследователями отмечается и то влияние, которое на позднего Гоголя оказали его собственные подражатели и, в частности, Р. Зотов своей повестью «Приезд вице-губернатора» (1839). Исполненная «патриотического катарсиса» финальная сцена повести, в которой герой, ставший вице-губернатором, произносит наставительную речь перед именитыми гражданами, вполне возможно, инспирировала концовку последней из уцелевших от сожжения глав второго тома[556]. Определенная параллель усматривается также между рассуждением Гоголя «о подвигах, которые кроме генерал-губернаторов никто совершить не может» и пассажем Н. М. Карамзина «о пятидесяти губернаторах, куда более нужных России, чем министерства и Сенат» в «Записке о древней и новой России» (1811)[557]

.

Среди других параллелей, образующих широкий контекст второго тома «Мертвых душ», называются: слово «О духе монашества» митрополита Филарета (в миру В. М. Дроздов) и книга Сильвио Пеллико «Мои темницы» (1832). По-видимому, Гоголю была близка мысль митрополита Филарета о том, что подлинное монашество не определяется одним лишь удалением от мира: «Как никого не спасает одно внешнее пребывание в пустыне, так и не погубляет никого внешнее жительство в мире»[558]

. Не к этой ли мысли восходит реплика Муразова на высказанное Хлобуевым желание уйти в монастырь: «Ведь и в свете мы должны служить Богу»[559] (хотя, разумеется, случайное совпадение здесь вовсе не исключено). Что касается книги С. Пеллико «Мои темницы» (исповеди о духовном переломе, пережитом автором в заключении за связь с карбонариями), то считается, что Гоголь хотел эстетически воплотить общехристианский путь, ведущий от заблуждения к исцелению, затем исповеди и проповеди не только в «Выбранных местах из переписки с друзьями», но и непосредственно в истории героев второго тома «Мертвых душ»[560]

.

«Герменевтической» и «аксиологической» параболой, написанной в традициях менипповой сатиры, «Разговоров в царстве мертвых» Лукиана, а также прозы Л. Стерна, назвал (со ссылкой на концепцию менипповой сатиры М. М. Бахтина) оба тома «Мертвых душ» Гари Соул Морсон[561].

«Божественная комедия» Данте и «Мертвые души»: прообраз или красивая гипотеза?

Среди устанавливаемых с той или иной долей вероятности источников второго тома «Мертвых душ» наиболее сложным остается вопрос о «Божественной комедии» Данте. В литературной критике давно уже сложилось представление о том, что при самóм возникновении замысла поэмы «Мертвые души» Гоголь предполагал ее трехчастное деление, следуя при этом композиционной модели «Божественной комедии». В соответствии с этим замыслом первая часть поэмы должна была быть аналогом Дантову Аду, вторая часть – Чистилищу, а третья – Раю, причем пройти через Чистилище и достигнуть Рая «должна была та же самая николаевская Россия, которая в первом томе рисовалась как ад»[562] (о том, что первый том должен был иметь продолжение, отличающееся по содержанию и «вдохновению» от первой «песни», см. с. 18, 19 наст. изд.)

Мы уже упоминали о том, что, знакомя своих друзей с готовыми главами второго тома, Гоголь говорил о «просветлении», ожидавшем его героев в дальнейшем, о чем написанный текст давал пока еще слабое представление. И что, по свидетельству А. М. Бухарева, «первым вздохом Чичикова для истинной прочной жизни должна кончиться поэма», а прочие спутники Чичикова воскреснут, «если захотят»[563]. Прося материального «вспомоществования» у «государя наследника» (великого князя Александра Николаевича) в письме, которое Гоголь передал А. О. Смирновой для вручения на ее усмотрение или министру внутренних дел графу Л. А. Перовскому, или министру просвещения князю П. А. Ширинскому-Шихматову, или начальнику III Отделения Собственной его Императорского Величества канцелярии графу А. Ф. Орлову[564], Гоголь тоже ссылался на «новый оборот», который должно было принять продолжение поэмы: