Второй том «Мертвых душ». Замыслы и домыслы

По сравнению с первым томом во втором томе усилилась роль библейских, старозаветных и новозаветных реминисценций и мотивов. С образом потерянного человечеством рая связан центральный для второго тома мотив «инобытийной реальности», которой причастен любой человек, но которая оживает в тех героях Гоголя, кому суждено духовное возрождение. Это и ощущение «незапамятного младенчества, в каком-то родном доме», возникающее в разговоре с Улинькой, и богословские основания хозяйственной деятельности самого Костанжогло (Скудронжогло), заставляющие вспомнить об изначальном призвании человека «хранить и возделывать сад» (Быт. 2: 15)[543].

Среди библейских источников второго тома важное место занимает притча о блудном сыне, определяющая обрисовку образа Хлобуева[544]. По мысли исследовательницы, на пересечении новозаветных мотивов милости и правды, свободы и «устремленного движения» строится описание Улиньки, заставляющее вспомнить о действиях Христа и Святого Духа

[545].

Читавшиеся Гоголем в 1840‐е годы травелоги, русские летописи, произведения учительной литературы, книги и журналы, а также книги Ветхого и Нового Заветов, мотивы которых присутствуют во втором томе, можно считать в определенной степени субстратом, подпитывавшим работу над продолжением поэмы. Но с ними же одновременно мы вступаем и в область типологии, где литературное воздействие и усвоение не всегда отличимо от непроизвольных сюжетных и смысловых совпадений.

Тема помещика, чье мудрое управление делает крестьян счастливыми, и которая присутствует в обрисовке Костанжогло (Скудронжогло), на самом деле широко обсуждалась в литературе начиная с 1810‐х годов и легла в основу ряда утопических и нравоописательных текстов (например, «Письма русского офицера» (1815–1816) Ф. Н. Глинки, повести А. А. Бестужева-Марлинского «Испытание» и В. А. Ушакова «Киргиз-кайсак» (1835)[546]

).

Исследователи нередко сопоставляли персонажей второго тома с героями нравоописательных романов: Петух сопоставлялся с помещиком Парамоном из романа В. Т. Нарежного «Аристион, или Перевоспитание» (1822)[547], Костанжогло (Скудронжогло) – с помещиком Россияниновым из романа «Иван Выжигин» (1829) Ф. В. Булгарина[548]. «Выжигина» в то время читали все, «Гоголь воспользовался, вероятно, частью сознательно, частью бессознательно этими реминисценциями»

[549]. С Миловидиным, еще одним персонажем романа Булгарина, строящим немецкие дома для крестьян, сопоставлялся Кошкарев. Применение человеческих познаний на общее благо, травестированное Гоголем в главе о Кошкареве, было темой и другого романа Булгарина «Правдоподобные небылицы, или Странствования по свету в двадцать девятом веке» (1824), в котором в качестве дисциплин, изучаемых в университете, фигурировали «Добрая Совесть, Бескорыстие, Человеколюбие, Здравый Смысл, Познание самого себя, Смирение, Нравственная польза истории, Применение всех человеческих познаний к общему благу»[550].

Существует также предположение (справедливость которого, впрочем, доказать довольно сложно), что на обрисовку Гоголем земледельческой деятельности Костанжогло (Скудронжогло) и его размышлений о роли земледелия в жизни крестьянина оказали влияние сочинения А. С. Стурдзы, в частности его книга «О влиянии земледельческих занятий на умственное и нравственное состояние народов» (Одесса, 1834). С идеями Стурдзы Гоголь мог познакомиться во время их одесских бесед осенью 1850 года[551]

, о которых сам Стурдза писал, что они «отразились потом, как в зеркале, в „Выбранных местах из переписки Гоголя с друзьями“»[552]. Наконец, в описании деятельности Костанжогло (Скудронжогло) могли отразиться также и идеи профессора Московского университета по кафедре сельского хозяйства Я. А. Линовского, призывавшего смотреть на сельское хозяйство не как на источник дохода, а как на «святое дело», поскольку помещик в России несет нравственную ответственность за крестьян[553].

Воинствующая галло- и ксенофобия, сказавшаяся во втором томе гоголевской поэмы, также не была чем-то новым в литературе 1810–1840‐х годов. Вспомним в этой связи написанное для членов «Зеленой лампы» утопическое сочинение А. Улыбышева «Сон» (1819–1829), в котором рисовалась Россия, где все чужеземное забыто и торжествует традиция национальная. Национальным пафосом проникнуты также и утопические по своему характеру «Европейские письма» (1819) В. Кюхельбекера, автор которых ратовал за возрождение ценностей, отброшенных или подавленных европейской цивилизацией[554].

Галлофобия была особенно характерной для масонско-помещичьих романов, персонажи которых обнаруживают определенное сходство с героями второго тома (например, реформатор Недосчетов из романа «Семейство Холмских» Д. Н. Бегичева, вознамерившийся «жить на иностранный манер»[555]).