Второй том «Мертвых душ». Замыслы и домыслы

Устройте так, чтобы я получил с нового года все толстые и тонкие русские литературные журналы, какие ни издаются в Петербурге: «Биб<лиотеку> д<ля> чт<ения>», «От<ечественные> записки», «Русск<ий> инвал<ид>», «Литер<атурную> газету», «Соврем<енник>» и даже «Финск<ий> вестник». <…> Мне все это очень нужно, гораздо больше, чем вы думаете. <…> Скажите также Плетневу, чтобы он не пропускал ни одной сколько-нибудь замечательной выходящей в свет новой книги, чтобы не купить экземпляр ее для меня и не послать мне (письмо А. О. Россету от 28 ноября (10 декабря) 1846 г., Неаполь)[532].

В другом письме Россету речь шла о присылке «„Иллюстрации“ Кукольника за прошлый год», а также повестей В. И. Даля, которого Гоголь особенно выделял среди писателей новой школы («Этого писателя я уважаю потому, что от него всегда заберешь какие-нибудь сведения положительные о разных проделках в России», – писал он 30 января (11 февраля) 1847 года из Неаполя). А в статье «О Современнике» (1846) дал прозе Даля характерную оценку:

По мне он значительней всех повествователей-изобретателей. Может быть, я сужу здесь пристрастно, потому что писатель этот более других угодил личности моего собственного вкуса и своеобразью моих собственных требований: каждая его строчка меня учит и вразумляет, придвигая ближе к познанью русского быта и нашей народной жизни; но зато всяк согласится со мной, что этот писатель полезен и нужен всем нам в нынешнее время. Его сочинения – живая и верная статистика России[533]

.

Еще одним представителем натуральной школы, произведениями которого Гоголь живо интересовался во второй половине 1840‐х годов, был Я. П. Бутков, чью книгу «Петербургские вершины» (1846) он также просил Россета ему прислать. «В прошлом году вышла книжка „Петербургские вершины“, – писал Гоголь в том же письме, – ее мне пришлите обе части».

«Вообще все, что только зацепило хоть сколько русского человека в его жизни, – продолжал он в другом послании тому же корреспонденту, – мне теперь очень нужно» (письмо от 12 (24) апреля 1847 г., Неаполь). В чуть более раннем письме Россету от 3 (15) апреля 1847 года из Неаполя Гоголь прямо устанавливает причину своих просьб:

Скажу вам не шутя, что я болею незнанием многих вещей в России, которые мне необходимо нужно знать. Я болею незнаньем, что такое нынешний русский человек на разных степенях своих мест, должностей и образований. Все сведения, которые я приобрел доселе с неимоверным трудом, мне недостаточны для того, чтобы «Мертвые души» мои были тем, чем им следует быть. Вот почему я с такою жадностью хочу знать толки всех людей о моей нынешней книге, не выключая и лакеев. Собственно, не ради книги моей, но ради того, что в суждении о ней высказывается сам человек, произносящий суждение.

Прочитав тогда же «с любопытством» «Письма об Испании» (1847) В. П. Боткина и «Парижские письма» (1847–1848) П. В. Анненкова, Гоголь укоряет последнего в отсутствии «внутренней задачи»[534], призывая, как уже было упомянуто выше, «дагер<р>отипировать» вместо Парижа «русские города, начиная с Симбирска» (письмо от 12 августа 1847 г., Остенде). В программе, которую он излагает Анненкову, вполне возможно, зашифровано представление о том, чем должно было стать продолжение его собственной поэмы.