Вторжение в Московию

— Рожинский просит о встрече, — сказал Пахомка, холодно взирая на шута, на то, как тот ластится к царю, трётся об него, словно кот шёрсткой о сапоги своего хозяина…

А разве он, Пахомка, хуже шута? Он тоже хотел бы вот так же потереться о государя, ощутить кожей власть, и как она, проклятая, кусается, от этого вдвойне приятна.

— Ну, скажи: пусть передаст своему князю, что я всегда готов принять его, как…

Он не договорил, так как в этот момент в горницу вошёл Меховецкий.

«И тоже без стука, без поклона! Наглец!» — подумал Матюшка, раздражённый тем, что приход того прервал у него важную мысль, к тому же не дал решить всё без его подсказки… Ох уж эти подсказки Меховецкого… «О чём же я говорил-то?.. Вот!..»

— Государь, не спеши принимать его, — натянутым голосом заговорил Меховецкий. — Ты ещё не знаешь всего! С его приходом началось волнение в полках! Гусары требуют собрать коло!

Меховецкий возмущался, хотя такое право было у гусар по законам вольного войска.

— Их кто-то подбивает на мятеж против тебя! Измена, зараза исходит от его людей!

Он, пан Меховецкий, был не глуп, умён. Но вот таких, как он, не умеющих подлаживаться под массу, под простых, простые-то как раз и не принимают за своего. Чужак он для них.

Пришёл Валевский и тоже стал уговаривать его, Матюшку, не спешить с Рожинским.

— Это ведь не простой полковник, как тот же пан Будило! — резонно заметил он. — Гусары хорошо знают князя Романа! И непременно отдадут ему гетманскую булаву!

— В твоём войске, государь! — напирал на это и Меховецкий.

— Пахомка, а ты что скажешь? — спросил Матюшка дьяка. — Выкладывай, что думаешь!

Уловив пристальный взгляд царя, он сразу выкинул всё вольное из головы, вновь стал послушным государевым холопом.

— Как я считаю? — спросил он и почесал макушку. — Я так полагаю, государь, — замялся он и стал перебирать зачем-то грамоты, с которыми притащился сюда. — Войско тебе нужно. А если так, то принимай всех, кто намерен служить. Ну и что, что пришёл после? Да после-то пришёл, а воевать будет лучше иного, заявившегося раньше.

— Молодец, Пахомка! — похвалил его Матюшка, соображая, зачем этот хитрец вот только что выступил против Меховецкого. — Но ты так и не сказал, когда принимать его! Сейчас или немного погодя?

— А это, государь, твоя воля, — вывернулся Пахомка из скользкого положения. — Хочешь — погоди, а то принимай сейчас. Этот, поручик-то, до сей поры торчит в сенцах. Вот и пускай говорят ему, что передать его господину.

— Вот ты и передашь ему мою волю! — сыграл в изворотливость Матюшка со своим дьяком, умницей, как говорят все о нём. — Иди и передай!

— Что передать-то?! — забеспокоился Пахомка, опять поскрёб лысеющую макушку.

Он догадался, что задумал этот ловкач в кресле. Сидит, а сам, поглаживает по голове шута, любимца, а тот, как шавка, жмётся к трону.

— Волю, мою волю! — резко выпалил Матюшка. — Иди! — прикрикнул он на него в тишине комнаты, где все затаили дыхание и ожидали развязки, того, как царь преподаст урок дьяку.

Пахомка поджал губы. Он обиделся, что царь стал распекать его перед полковниками, над которыми он иной раз куражился сам. И он вышел из комнаты своей деревянной походкой, прижав по-деловому к бокам локотки и напрочь забыв о грамотах, что сейчас торчали не к месту у него под мышкой. Вскоре он вернулся, всё так же деловито меря пространство мелкими шажочками.

— Передал, государь! — промолвил он, и тёмный блеск потоком заструился в его глазах.

— И что же ты передал? — спросил Матюшка его и приготовился обрушить свой гнев на него: ведь поймал он его в любом случае, что бы ни передал дьяк посланцу князя Романа.

— Твою волю, государь! — Смех, еле сдерживаемый, таился в глазах дьяка. Вот-вот, казалось, он прыснет оттуда уничтожающим огнём.

— Так что же, что ты сказал ему?! — чуть не подскочил в кресле Матюшка. Он сообразил, но поздно, что дьяк переиграл его в смекалке.

— Как ты, государь, сказал мне, так я, холоп твой, и передал твою волю!

Дьяк явно торжествовал, хотя и знал, что взбучки, государева гнева, ему не миновать. По пяткам будут бить батогами, а то придётся отведать плётки палача. Тот, Ерёмка, не зря ест царский хлеб.

Матюшка вовремя закрыл рот, чтобы поляки его родимые не заметили чего-нибудь на его лице от этой ловкой проделки дьяка. И он пришёл от неё в восхищение, громко расхохотался.

По комнате разнёсся его раскатистый смех. Так он не смеялся уже давно. Да-да, пожалуй, с тех пор как встал на вот этот путь, затеял с Меховецким игру в государя. Сначала она сдавила его, как тесная одежда со всех сторон: под мышками ужала, подтянула живот, укоротила руки. Не мог как следует вздохнуть он даже. Вот-вот должно было всё затрещать по швам и расползтись. Но, удивительно, не расползалось.

Он перестал смеяться и вытер слёзы с глаз, повеселевших окончательно. Вот так опохмелился он после вечерней попойки.