Вы меня слышите? Встречи с жизнью и смертью фельдшера скорой помощи

Я мог бы попытаться лечить Мэри как-то иначе, но, подумав, решаю, что сделал все, что мог. Однако ошибка с серьезными, может быть, даже катастрофическими последствиями всегда поджидает тебя за ближайшим углом. Есть только два способа ее избежать: первый — это быть идеальным, а второй — никогда не подходить к серьезно больному человеку (или найти какой-нибудь другой способ заработать на жизнь). Может быть, первый вариант и невозможен, но стремиться к нему лучше, чем выбрать второй.

* * *

Мы доделываем бумажную работу в машине, стоя у больницы. Убираемся, пополняем запасы, отдыхаем; сбиваем наше обычное мрачное настроение с помощью печенья и черного юмора, прежде чем отправиться на следующий вызов этого душного вечера.

К задней двери скорой подходят сын и муж пациентки.

— Здравствуйте! Прошу прощения, что мы вас прервали.

Я выхожу из машины. Мне жарко, я потею, сжимаю в руках бутылку воды. Они стоят совсем рядом друг с другом. Говорит сын.

— Мы просто хотели поблагодарить вас за то, что вы сделали. Мы видели, как вы старались.

— Ну что вы. Мне жаль, что все вышло так травматично. Так… неприятно.

Глаза у мужа красные, но сухие. Вывод понятен: больница прекратила реанимацию, и Мэри умерла. Но я не знаю этого наверняка: передав дела, мы вышли на улицу и все время были там. Поэтому я очень аккуратно подбираю слова. Я не могу высказать им свои соболезнования: а вдруг я ошибся? Но эту беседу надо чем-то завершить.

— Спасибо вам, что вы подошли со мной поговорить в такой момент.

— Мы хотели, чтобы вы знали, как мы вам благодарны.

Сын пожимает мне руку.

— Спасибо.

Они поворачиваются и идут обратно в больницу. Сын положил руку отцу на плечо.

Кокетка ведет опасную игру

Когда Шэрон открывает дверь и замечает полицейских, она по-прежнему разговаривает по телефону.

— Ой!

Только-только начинает светать. Она протягивает палец и считает людей в форме.

— Я не вызывала полицию. Где скорая?

Полицейский кивает на меня. Я слегка машу рукой. Она возвращается к разговору, но теперь ее тон пропитан раздражением.

— Извини, дорогая, у меня на пороге трое крепких полицейских. И один тощий фельдшер. Я не просила прислать полицию.

Полицейский делает шаг вперед.

— Мы приехали только из-за того, что вы сказали.

— А что такого я сказала?

— Вы сказали диспетчеру, что вы держите нож у собственной глотки.

— Я не пущу вас в дом.

— Дело ваше. Но фельдшер не сможет к вам зайти без нас.

Она неотрывно смотрит на нас, слушает или думает.

— Вы заходите. Остальные двое пусть подождут на улице.

— А как же нож, Шэрон?

— Ой, вы уже знаете, как меня зовут? И вы еще не купили мне выпить? Какой вы нахал, господин полицейский…

Она прислоняется к дверному косяку и скрещивает ноги. Из-под ярко-красного халата выглядывает бедро.

— Может быть, мы раньше встречались? Дайте, посмотрю на вашу левую руку! Обручального кольца нет!

— Где нож, Шэрон?

— На кухне. С вилками и ложками. А вы где держите столовые приборы?

— Вы знаете, как это работает, Шэрон. Мы приехали ради вашего блага.

— Хотите меня обыскать?

Она тянет халат за лацканы, наполовину распахивает его, потом запахивает обратно, замирает, пристально смотрит на полицейского, не отводит от него взгляда. Затем разражается гортанным хихиканьем.

— Я лишь играю с вами. О! Какой серьезный. Что не так, милый? Ночь была длинная?

Она протягивает руку и шлепает себя по запястью:

— Я слишком стараюсь быть приветливой. Всегда от этого страдала. Слишком много болтаю.

Затем она исчезает в коридоре, не прекращая говорить, в полной уверенности, что мы за ней пойдем.

* * *

Дом — словно диорама ее беспокойного ума. Этнические полотна и вычурные светильники создают убаюкивающую атмосферу будуара, но на коврике злой след огня, а на полу валяется пустая бутылка персиковой водки. Из кухни пулей вылетает черно-белая кошка и шмыгает под диван, засыпанный мятой одеждой и подушками в форме сердечек с вышитыми надписями типа «Люблю навеки» и «Лучшая мама в мире». Каминная полка украшена ароматизированными свечками, благовонными палочками, мягкими игрушками и поздравительными открытками. На стенах фотографии детей в школьной форме перемежаются профессиональными снимками женщины в нижнем белье — это Шэрон в юности?

— Мне всегда так говорили. Что я не знаю, когда остановиться. Язык без костей. Поэтому мне никто не помогает. Не знают, как со мной обращаться. Что, только потому, что я все говорю прямо? Потому что раскусываю всю хрень, которую они несут? Просто потому, что я — не Маленькая Мисс Счастье, не просто милая худенькая хиппочка-лапочка-веганка? А чего они ждали? Я не могу по-другому. Это же их работа, правда? Правда?

Она смотрит на меня.

— Ну? Правда? Что-нибудь ответишь, или я так и буду тут разговаривать сама с собой?

— Шэрон…

— Разговаривает! Я думала, так и будешь таращиться! Не стесняйся, малыш.

— Можете мне рассказать, что случилось сегодня вечером?

— У-у-у-ух! Ребята, нельзя что-нибудь пооригинальнее спросить? Все так говорят. Так себе тема для светской беседы, а?

— Наверное, так себе.

— Хочешь еще что-нибудь попробовать?

— Не очень, Шэрон.