Вы точно доктор? Истории о сложных пациентах, современной медицине и силе юмора

Его эссе о мифическом городе Лейк-Вобегон в Миннесоте одновременно успокаивают и возбуждают, в них много юмора и философии. Лейк-Вобегон, согласно его версии, был основан более ста лет назад фермерами-иммигрантами из Норвегии, и их потомки, как замечает Кейлор с редкими, едва уловимыми нотками приязни, стали суровым народом, очень немногословным.

Я их очень понимаю. За годы работы врачом общей практики я научился разделять некоторые из таких норвежских добродетелей и все более подозрительно отношусь к беззаботным и веселым людям (у меня есть заботы, я никогда не веселюсь). Они либо знают что-то, чего не знаю я, либо подавляют себя и готовы взорваться.

Мой пациент — фолк-певец, и, соответственно, он одновременно проявляет раздражающую сентиментальность и неутомимый оптимизм, чего требует несносная порода. Я думаю, что тому виной те годы, когда бабушка качала его на коленях. В сорок два года он уже немного староват для этого, но старушка по-прежнему бодра и здорова, и сейчас мышцы бедер у нее так окрепли, что она может колоть ими грецкие орехи.

Кажется, ничто его не угнетает, и эта жизнерадостность почти патологична. Хлещет дождь — «слава богу, какой спокойный день», происходит что-то плохое — «если это худшее, что с нами сегодня произойдет, то это хороший день»; случается что-то действительно плохое — «ну, зато мне повезло, что я не шотландец».

Я представляю, как однажды скажу ему: «Тед, у меня для вас плохие новости. Речь идет о вашей собаке, той, которую вы ждали всю ночь, которая была вашим неразлучным спутником и единственным утешением с тех пор, как ваша жена трагически скончалась много лет назад, и которая только на прошлой неделе спасла вашего отца от нападения ужасного кабана. Я с сожалением должен сообщить, что только что ее сбил, и реанимация ей уже не поможет, и вам уже не нужно ломать голову, чтобы это сработало».

Какое-то время он бы молчал и, может быть, немного драматически повсхлипывал. А затем посмотрел бы на меня с огоньком в глазах (такому взгляду научиться нельзя, и все попытки воссоздать его искусственным путем заканчивались только злобным прищуром) и с отважной улыбкой сказал бы: «Знаете, доктор, когда я был совсем маленьким мальчиком, мой дедушка пел такую песню, когда учил меня чесать глазные яблоки вилкой». И он бы закрыл глаза, притушив на мгновение свой огонек, и начал бы петь голосом, исполненным муки, боли и печали, но, как ни странно, одновременно полным радости, удивления, содомии (у него немного смешанные эмоции, как вы могли бы догадаться) и надежды на новое завтра, которое, возможно, принесет ему новую собаку.

— Водитель переехал собаку, — выводил он. — Затем он ударил ее дверью. Но в каждой бочке дегтя есть ложка меда. Он сам из-за нее перевернулся. Тру-ля-ля, тру-ту-ту.

Одновременно смеясь и плача, он прижимал бы меня к подозрительно характерно вздрагивающей груди и шептал: «Кстати, я должен убить тебя сейчас», — и солнце весело поблескивало бы на кухонном ноже.

Спиноза сказал: «Веселость хороша и не может быть чрезмерной», но, как возразили бы норвежские фермеры Гаррисона Кейлора, что он об этом знает?

Врач в колготках

GP, 9 июля 2009 г.

Я состою в любительском драматическом кружке. С моей отличной памятью на слова на меня можно положиться, но при этом я деревянный, как Буратино, и неспособен передать никакие эмоции (за исключением апатии, за ней стоят годы тренировок). По этой причине, а также из-за врожденного достоинства начальника городского совета и потому, что я хорошо умею кричать, обычно мне достаются второстепенные роли — судьи или хозяина поместья.

В одной средневековой драме мне пришлось надеть колготки. Так-то мне все равно, но на вечер спектакля было запланировано еще и торжественное собрание.

Когда мы, врачи, принимаем участие в каких-то мероприятиях, нас неизбежно выбирают председателями (люди, похоже, думают, что, принадлежа к древней и благородной профессии, почитаемой за мудрость и ученость, мы становимся большими шишками). Мне нужно было пообщаться с людьми. Времени переодеться перед спектаклем не хватало, поэтому, чтобы сэкономить несколько минут, сверху на колготки я натянул брюки.

И это стало настоящим откровением. Почти незаметное соприкосновение колготок с брюками оказалось неожиданно чувственным. Я ощущал себя где-то между Фредом Астером и Сид Чарисс[131], чувствуя тесный контакт с собственным телом, его соблазнительные изгибы и пульсирующие мышцы. Походка стала более плавной, а жесты напоминали движения пантеры. Колготки оказывали любопытный эффект: казалось, они подтягивали мои ягодицы, придавая им более четкий контур, делая их более жесткими и упругими. Мне показалось, что это заметили и присутствующие дамы. Я поймал довольно много лукавых взглядов искоса, беззастенчиво оценивающих форму моей задницы.

— Ты качаешься? — спросила одна.

— Классные булочки, — сказала другая.

Я хорошо выглядел, чувствовал себя опасным, тощим и голодным, как Кассий. Роковое очарование сцены — лучший афродизиак.