Выбор оружия. Повесть об Александре Вермишеве

«Пресвятая госпоже владичице богородице и господи наш Иисус Христе. Благослови, господи, набеги идучи раба твоего и товарищей моих, кои со мною, облаком обволоки, святым небесным каменным градом твоим огради. Святой Димитрий Солунский, ущити меня, раба божьего, и товарищей моих на все четыре стороны: лихим людям не стреляти, ни рогаткою колоти и не бердышем сечи, ни ножом резати...»

Так чего он тут потерял, чего искал, в набеги идучи? Поначалу, может, еще слышал звон Великого Ивана и видел ликующий Кремль, но по дороге барско-помещичьи лозунги из его башки повыветрились, и он уже больше насчет столового серебра и мануфактуры старался, чтобы не с пустыми руками воротиться до своего куреня. И все же задание у него было, и От своих он оторвался не случайно, хотя вначале что-то насчет «бабы» врал. Но не упорствовал, и когда ему обещали отпустить домой, если скажет правду, ответствовал, не обинуясь, что имеет задание разыскать господина Малова и у него выяснить обстановку.

Послали Васятку за Кандюриным. У казака тем временем обнаружили в кармане еще одну бумагу. Тоже ведь носил с собою, не выкинул! Воззвание Реввоенсовета республики - «Кавалеристам корпуса Мамонтова». Эти листовки разбрасывала в расположении мамонтовских частей авиагруппа товарища Акашева.

«Кавалеристы!

Казаки, обманутые Мамонтовым!..

После разгрома Колчака мы сосредоточили на Южном фронте многочисленные войска, которые в ближайшие недели нанесут Деникину смертельный удар...

Обманутые кавалеристы!

Для вас спасение одно: отказаться от постыдного разбойничьего налета на рабочих и крестьян, самим арестовать ваших преступных командиров и протянуть руку примирения рабочим, крестьянам и красноармейцам всей страны...

Колчак нами раздавлен. Красные войска приближаются к колчаковской столице - Омску. Та же участь уготована Деникину.

Вам ли, трудовые казаки, рабочие люди, отдавать свои головы за угнетателей народа?

Теперь, когда вы узнали правду, поступите, как велит вам совесть и как требует ваш собственный интерес.

Вы в стальном кольце. Вас ждет бесславная гибель. Но в последнюю минуту рабоче-крестьянское правительство готово протянуть вам руку примирения».

Кандюрин задерживался. Пленный повествовал о том, что происходит по ту сторону фронта, в деникинских частях. В успех наступления никто не верит, поэтому все только грабят и тащат. От самой границы Донской области, к северу, станции и разъезды забиты поездами с добычей. В тыл отправляют тысячи вагонов добра. Нарушаются графики воинских перевозок. Развал, конец света.

Александр решил в усадьбу поехать с Кандюриным и его ребятами, тревожила мысль, что с Маловым он перелиберальничал.

Дорога сделалась еще хуже, чем в тот раз. Конь часто скользил и оступался. Александр представил себе мамонтовских казаков, скачущих по такой же дороге. В балках и лощинах сущий потоп. Небось, повозки у них плавают, лошади вязнут.

Ехали молча. У Варгола дорога пошла под гору, на длинном спуске в пойму коню и всаднику стало легче. Мерная рысь орловца, несильный, но тоже мерный дождь. Александр спрятал лицо в воротник брезентового плаща.

Снова зазвучала мелодия, которая уже звучала, он точно не помнил где, кажется, под Серпуховом. Телеграммы последних дней связались с той мелодией сперва непонятно как, потом все определенней: телеграммы, лента, падающая кольцом на пол, парнишка вроде Васятки. И смерть.

Конь выбивал копытами: та-та-та-та-та-та-та-та.

Стучит телеграф.

Непрерывная лента

Мерно стекает на пол,

Русый парнишка с

простреленным сердцем

Сник головою на стол.

Кто прочитает теперь

телеграмму,

Бойко отстукав ответ?

Больше сынок не увидится

с мамой

И не пошлет ей привет.

Пал от предательской

пули бандита...

Пал за рабочий народ...

Мерно стучат аппараты,

и лента

Кольца причудливо вьет.

Он успел еще подумать и о пьесе, о той, которую он собирался написать в Ельце, да так и не сумел...

Впереди на холме белели ворота, вернее то, что их обозначало.

Он уже знал, что торопиться не надо. Запах гари полз навстречу по саду, и от Готфридова моста Александр увидел, что усадьбы нет.

Остов барского дома, но именно остов, внутри выгорело все, а от бокового жилого флигеля остались лишь камни фундамента и развалины голландской печи. Кое-где посреди курившегося пепла высовывались прокоптившиеся мраморные головы - Готфрида, его потомков? - должно быть, раскалились в огне, потом треснули. Причудливо изогнутые крючья обозначали то, что вчера-позавчера было старинными деревенскими светцами; застывший сгусток лавы, запутанный в проволоке, - венецианской люстрой. Книги лежали стопками, казалось, они уцелели - толща спрессованной бумаги горит плохо, но одна стопка вдруг накренилась, оползла и истаяла в прах при налетевшем порыве ветра.