Выше звезд и другие истории

Центральная идея публикуемого ниже психомифа – тема козла отпущения – отсылает нас прямиком к «Братьям Карамазовым» Достоевского, и несколько человек уже спрашивали меня с легким подозрением, как бы ожидая подвоха, почему я одалживаюсь именно у Уильяма Джеймса. Ответ весьма банален: с тех самых пор, как мне минуло двадцать пять лет, я была совершенно не в силах перечитывать любимого некогда классика и попросту запамятовала о бесспорном его приоритете. Лишь наткнувшись на подобный же пассаж в «Нравственном философе и нравственной жизни» Джеймса, я пережила подлинный шок узнавания. Вот как это звучит:

«Если допустить гипотетически, что нам предложено существовать в мире утопий досточтимых Фурье, Беллами и Морриса, и даже еще краше, но где благополучие и счастье миллионов зиждутся единственно на том простейшем условии, что некая пропащая душа где-то на самом краю мироздания должна влачить одинокое существование в ужасных мучениях, что, кроме некой конкретной и независимой эмоции, заставит нас тут же ощутить: как бы ни силен был импульс принять предложенную утопию, все наше блаженство обернется к нам звериным оскалом, если явится результатом осознанного приятия подобной сделки?»

Вряд ли вообще возможно лучше сформулировать дилемму американского самосознания. Достоевский был величайшим из художников и к тому же проповедником самых радикальных взглядов, но его преждевременный социальный порыв обернулся против него же самого, ввергнув в пучину реакционного насилия. Тогда как типичный американский джентльмен Джеймс, кажущийся сегодня столь мягким, столь наивно интеллигентным, – взгляните, как часто употребляет он местоимение «мы» («нас», «наше»), как бы скромно предполагая несомненное равенство с собой, в плане порядочности, любого из своих читателей, – был, есть и навсегда останется носителем истинного философского радикализма. Сразу же вслед за пассажем о «пропащей душе» Джеймс продолжает:

«Все высочайшие, все самые пронзительные идеалы – насквозь революционны. Они редко предстают в обличье прошлого опыта, а чаще в качестве поводов для будущего опыта, тех факторов, к которым должен научиться подлаживаться окружающий мир со всеми своими уже преподнесенными нам уроками».

Связь двух приведенных сентенций с публикуемым здесь рассказом, с фантастикой вообще, со всеми размышлениями о будущем – самая что ни на есть непосредственная. Идеалы как «поводы для будущего опыта» – до чего же деликатное и в то же время весьма отрезвляющее замечание!