Вышивальщица

Михалне хотелось плакать: сын наконец образумился, устроился на работу грузчиком в поселковый магазин, и – вот же счастье! познакомился с девушкой из элитного Грин-Парка, которой «отгрузил товар», то есть помог уложить в багажник купленные продукты. А тут эта Арина со своим котом. Михална видела из окна, как Колька торчал у забора и глазел на молоденькую соседку. Смирнёхонько так глазел, никогда таким не был, с другими-то бойкий да языкатый, а с этой молчал да лыбился. Как некстати…

– Ты про Ирку свою расскажи.

– А что – Ирка? В магазин приезжает чуть не каждый день. Запала на меня. Я ей толкую, что грузчиком работаю, образования нет, в колонии сидел три года… А Ирка говорит, мне всё равно. Я, говорит, тебя люблю, с первого взгляда. Говорит, что у меня внешность мужественная. И брови. Мам, прикинь, а? – Николай молодцевато расправил плечи, прошёлся по комнате.

– Зачем ты ей всё про себя выложил? Не мог промолчать, дурень! – ругала сына Алла Михайловна.

– Вот и Ирка говорит: дурень. А сама меня возила с родителями знакомить. Ты, говорит, там помалкивай, а то как узнают, что разнорабочий, так попрут, и разговаривать не станут… Ох и хата у них! Как в американском кино!

– Ну а ты чего? Молчал?

– Да как молчать, они ж с расспросами полезли. Ирка мне моргала-моргала, изморгалась вся. А чего моргать-то? Раз спрашивают – отвечать надо. Я и сочинил на скорую руку – что полмагазина мне принадлежит, а грузить помогал просто так, понравилась девушка, я и помог. Заврался, в общем.

– Ну а Ирка чего?

– Да ничего. Баба она красивая, с манерами, с воспитанием… Двух мужей похоронила. Чёрная вдова. Третьим не хочу стать. Я подумал… лучше Арины мне не найти. Девка работящая, некурящая, замуж невтерпёж, – куражился Колька, искоса поглядывая на мать: верит или нет.

Про Ирку он ещё не решил. И мужей она не хоронила, просто развелась. Чёрную вдову Колька выдумал, чтобы мать испугалась и не лезла с вопросами. Ирка баба денежная, старше его на пять лет, но по ней не скажешь. Сочная, сдобная, и грудь пятого размера. И влюбилась в него, такого как есть. Говорят же, любовь зла, полюбишь и козла. Тут Колька сообразил, что козёл это он и есть, и стал думать об Арине. А чего о ней думать? Только время зря терять. Всё богатство – вишни в палисаднике. И смотрит без интереса. На кота – и то по-другому смотрит! Не пойдёт она за него, по глазами видно, не пойдёт.

– Подумал он! – разорялась мать. – Думалку тебе в колонии отбили, видать. Ты ж сам про неё говорил – страхолюдная.

– Да это я так… Говорил, чтобы ты от меня отвязалась. А то пристала как банный лист… женись да женись.

– Ты ж говорил, не нужна она тебе. А тут богачиха из Грин-Парка сама в руки просится, а ты рыло от неё воротишь, – не унималась Михална. – Ты Ирку эту гляди не упусти. Обрюхатишь, родители ещё спасибо скажут, что женился. Будешь в сыре в масле кататься…

– В сыре, говоришь? В плавленом, что ли? Ну, ты хватила, мать! Спасибо скажут, придумала тоже. Не нужен им грузчик. А Ирка аборт сделает. Что она, дура – в сорок два года рожать?

Из дневника Арины

«Я понемногу выздоравливаю. Депрессия была уже не помню когда, и срывов больше нет. Был только один раз, когда приехала в Заселье. А там эти проклятые ульи! И пчёлы летают, дедушкины и соседские. Мелькают прямо перед лицом и жужжат страшно.

Я приехала на две недели, даже и не надеялась, что отпуск летом дадут, и радовалась. И бабушка с дедушкой радовались. А на второй день уже никто не радовался: на меня напали пчёлы, одна в щёку ужалила, другая в руку. Я и не знала, что это так больно! Жало пчелы нельзя вынимать иглой, потому что оно зазубренное, а на конце мешочек с ядом. Бабушка выдавила его из щеки тупым столовым ножом, а из руки я сама вытащила, зубами. Но рука всё равно распухла, и глаз заплыл, и температура подскочила. Я из дома боялась выйти, окно открыть боялась! А дед сказал, что пчёлы не жалят, если их не провоцировать, и что не надо было руками от них отмахиваться.