Вышивальщица

Веру пригласили в смотровую. Муж лежал на кушетке и спал. Вера казалось странным, что врачи ничего не делают, сидят и пишут. Вернее, один писал, а второй ему диктовал: «Причина смерти: острая сердечно-сосудистая недостаточность и асфиксия вследствие поражения центра дыхания… Картина анафилактического шока… Многочисленные ужаления домашних пчёл в переднебоковую поверхность левой половины шеи, область каротидного синуса. Записал? Дальше. Укус в центральную часть верхнего века левого глаза… Записал? Давай, пиши быстрее. Сколько ему было лет?

Последний вопрос был обращён к Вере Илларионовне.

– Семьдесят два. Почему было? Ему и сейчас семьдесят два. Делайте же что-нибудь, сколько можно писать! – Вера без сил опустилась на стул. – Что мне теперь с пчёлами этими делать? Они ж подохнут там, в подвале…

– У неё шок. Реладорм ей уколи, с димедролом. Пусть поспит. Вера Илларионовна, у вас есть родственники? Кому можно позвонить?

– Позвонить? Аринке не надо звонить, разволнуется, а ей нельзя. Я потом ей расскажу, когда Ване полегче станет. Когда поправится…

– Вера Илларионовна. Вы меня слышите? Сейчас – кому позвонить? Чтобы сейчас приехали.

– Соседям по даче. Будасова Елена Станиславовна, Будасов Олег Романович… – Вера пересчисляла телефоны и имена, не помня о том, что Елена Станиславовна приехала вместе с ней в машине скорой помощи и ждёт в больничном вестибюле.

◊ ◊ ◊

Когда к Будасовым прибежал бледный, насмерть перепуганный пчеловод и сказал, что Ивану очень плохо, а Вера не в себе – они явились к Вечесловым втроём: Никита приехал в Заселье навестить родителей. Расстроился, когда узнал, что Арина была здесь в прошлом месяце. И теперь испытывал смешанные чувства: ужас от случившегося и радость оттого, что Арина теперь непременно приедет. Они встретятся, и он расскажет ей про мореходку, и как его отчислили, потому что он укачивался даже на спокойной воде, а в учебном плавании не вылезал из гальюна. Про Новороссийский судоремонтный завод, где Никита теперь работает и учится на вечернем отделении Новороссийского Государственного морского университета имени адмирала Ф.Ф. Ушакова. Про Вику, с которой они прожили год и развелись (Вика наотрез отказалась уехать в Новороссийск, и вообще, их ничто не связывало, кроме дружбы их отцов). Про письма, которые писал Арине каждый месяц, а она не ответила ни на одно.

Улучив момент, когда мать вышла из комнаты, Никита бросился к креслу, в котором безучастно сидела Вера.

– Вера Илларионовна! Телефон у вас какой? В Осташкове – какой телефон? Да не спите вы! Надо Арине звонить, она ж не знает ничего! Вы телефон скажите, я позвоню. Вера Илларионовна! – Никита потряс её за плечо.

– А? Что? – вскинулась Вера. – В Осташкове? Да она уж пять лет там не живёт. Три года в Москве училась, потом в Гринино уехала.

– А в Гринино – где? Адрес! Адрес назовите!

Вера назвала – и адрес, и номер Арининого сотового. Телефон не отвечал.

◊ ◊ ◊

– К соседке-то нашей, к Аринке, гость за гостем! То мужик какой-то приезжал, дверь ключами открывал, спрашиваю, кто такой, а он мне: «А тебе накой?» Наглая рожа! – рассказывала Михална сыну. – Ещё молодой приезжал, она его чаем напоила и прогнала, дверь за ним захлопнула. О чём говорили, не знаю, она музыку включила, бестия, с музыкой этой не слыхать ничего, ни слова не разобрать. А как ушёл, плакала, долго. Видать, обидел. Поплакала, подхватилась и усвистела кудай-то. Сумку еле волокла. Тяжёлая сумка-то. Чего она туда напхала?

– Напхала… Ты откуда знаешь, что она плакала?

– А розетка в кухне на что? Кухни у нас через стенку, я к розетке ухом приложусь и слушаю.

– Приложилась она… Не была б ты мне матерью, в ухо бы тебе приложил!

– Это за что же?

– А чтоб не лазила в чужую жизнь! Пошла бы к ней, утешила, а ты через стенку слушала… чтоб потом всему дому пересказывать!

– Да что я, умом обносилась, чтобы к ней, значит, с утешениями переться? Старик-то её не дождался, ни с чем уехал, а молодой с ней справился, видать. А не надо в квартиру пускать всех подряд.

Колька смерил мать тяжёлым взглядом и ушёл. Сидел на скамейке под Арининым окном и вспоминал, как они вместе кормили Белого и смеялись над его амурными ухаживаниями за Василиской. Когда Арина смеялась, она становилась красивой – той неброской красотой, которую не каждому дано увидеть. Колька вот – увидел. Покупал для Белого мясной фарш и жалел Арину, когда однажды кот не пришёл и больше не появлялся. Девчонка сильно переживала, все глаза проглядела. А Белый – был бы живой, пришёл бы. Может, под колёса попал, может, собаки порвали. Не углядел – единственным глазом-то, вот и пропал.