Вышивальщица

В первых числах декабря к Нине Степановне приехала из Северодвинска дочь. Привезла три чемодана вещей и двух пухлощёких малышей: шестилетнюю Машеньку и четырёхлетнего Мишутку.

– Мама, я не в гости, я насовсем. – С порога объявила Ольга и с вызовом посмотрела на мать.

Нина Степановна ни о чём не спросила. Расскажет потом сама, а сейчас лучше помолчать. Вон она какая – взвинченная, вся на нервах, деткам подзатыльники раздаёт налево и направо, не успели приехать, уже ревут оба.

– С мужем повздорила, а на них отыгрываешься? – не выдержала Нина.

– Мама! Мы не повздорили. Мы развелись. А эти всю дорогу ныли, рекорд поставили. Спиногрызы. А ну замолчали оба! А то без ужина останетесь!

– А мы и не хотим! – заявил четырёхлетний Мишутка.

Нина Степановна подбоченилась и поджала губы.

– Сейчас, без ужина… Разбежалась. Ты не командуй тута, Ойка. Никто тебя здесь не обидит, не попрекнёт ничем, и ты их не обижай. Не видишь, устали они… – И, обхватив детей за плечи, увела обоих в кухню.

Оттуда потянуло сдобным хлебным запахом, послышалось швырканье ложек о тарелки. Ольга удивилась: надо же, едят без уговоров, сами. Их накормить мучение, то не будем, это не хотим…

От детского прозвища, которым её назвала мать, и от запаха хлеба – словно только из печи! – злость и обида отступили.

– Чем ты их накормила, мама? Они у меня привереды, каких свет не видывал, – спросила Ольга, когда детей уложили спать.

– Да ничем таким особенным. Сухариков погрызли, черничного кисельку похлебали, миски облизали да прям на табуретках спать свалились, мальца-то еле подхватить успела. И ты ложись. Завтра расскажешь, чем тебе муж не угодил и почему сбежала.

– Сбежала. Подходящее слово. А не сбежала бы, пришлось бы ехать на остров Котельный. И ладно бы, если б его насильно туда послали. А он сам захотел, дурак. Ему наплевать, что дети маленькие. А чем их там кормить? Мороженой капустой и нерпичьим жиром?

– Где он, Котельный этот? Я и названия такого не слыхала.

– Это Якутия, мама. Республика Саха. Море Лаптевых. Тридцать восемь тысяч километров тундры. Девяносто дней полярная ночь. С ноября по апрель минус двадцать пять, и это у них считается тепло, а бывает и до минус пятидесяти. Девять месяцев в году земля покрыта снегом. И белые медведи по льдам приходят.

– А из хорошего что?

– Из хорошего летом до плюс четырёх, полярное сияние, дождей нет, метели метут весь год. В море лёд никогда не тает. Вода из кранов ржавая, из овощей одна капуста перемёрзлая, связь с большой землёй нестабильная, но есть. Сообщение – малая авиация и ледокол. И этот идиот решил, что я с ним поеду, и детей с собой возьмём.

– А садик там есть? А школа?

– Мам! Какой садик? Какая школа?! Тундра. Полярники там живут, ещё охотники и рыболовы. Промыслово-охотничья база есть. Полярный городок: дома, улицы… Аэродром восстанавливают, базу арктическую строят. И мой туда же, понесли его черти за длинным рублём, за надбавками северными. На два года завербовался, меня не спросил. А я детей там гробить не собираюсь! – Ольга выкрикнула последнюю фразу и, помолчав, спросила: – Мам, кто в моей комнате живёт? Я постель хотела постелить, а там вещи чьи-то, и икона висит. Ты молишься, что ли? Верующая?

– Ты же знаешь, что неверующая. Да и она не верующая. Всю жизнь свою мне рассказала, как на духу. С такой жизни ни во что верить не будешь. А икона – пусть, говорит, висит матушкина память. Матери её, значит.

– Да кто – говорит-то? Кто?

– Жиличку я пустила. На инвалидной пенсии добра много не наживёшь, тряпку лишнюю не купишь.

– Мама! Мы же тебе посылали, каждый год, и деньги, и шмотки. Дублёнку финскую. Унты собачьи, в них в минус пятьдесят ноги не мёрзнут. У тебя шкафы от вещей ломятся, кухня новая, стильная… А тебе всё мало.

Нина Степановна понимала, куда клонит дочь.

– Да я не о том. Тяжело одной-то, не с кем словом перемолвиться, вот и сдала комнату. Девушка хорошая, работает в Москве на хлебозаводе. Второй год у меня живёт. Неуж впятером в трёх комнатах не разместимся?

– Впятером? Ты серьёзно? Ты эту девку с хлебозавода удочерила, что ли?! – кипятилась Ольга.

Нина Степановна молчала, уже понимая, что от комнаты Арине придётся отказать.

С дочерью они проговорили полночи. Нина постелила ей в гостиной, Ольга уснула, взяв с матери слово, что через два дня жиличка освободит комнату.

– Как через два? Ей жильё новое искать, за два дня разве найдёт?

– Это не наши проблемы.

◊ ◊ ◊

Утром Ольга поднялась чуть свет.

– Ну и где твоя жиличка?

– Так рано же ещё. К полдевятому приедет.

Но Арина не появилась ни в девять, ни в десять… Нина Степановна волновалась: если на работе, то позвонила бы. А она не звонит.

– Загуляла квартирантка. Заразу венерическую в дом притащит, а у меня дети. Мам, ты простыни её в машинке не стирай, в баке прокипяти. Или вообще выброси. И чтобы завтра её здесь не было! Пусть идёт куда угодно. Домой пусть едет, к матери своей, – злобствовала Ойка.

Нина Степановна не узнавала свою дочь. Откуда в ней столько жестокости? И эти грязные обвинения… Где она такому научилась? Как язык повернулся?

– Нет у неё матери.