Вышивальщица

– Не наши проблемы.

Арина приехала в полдень, отработав шестнадцать часов вместо положенных двенадцати. Днём поезда ходят редко, пришлось стоять на платформе и мёрзнуть. Телефон разрядился, тётя Нина там волнуется, а она даже не может позвонить. В довершение всего Арина села в неотапливаемый вагон, и ей бы перейти в другой, а она нечаянно заснула. Домой пришла не чувствуя ног. Открыла дверь своим ключом, пристроила на вешалку шубку и не снимая сапог прошла в комнату и присела на кровать. Посидит три минутки, потом пойдёт в душ, отвернёт до отказа горячий кран и наконец согреется. Голова сама опустилась на подушку.

…Проснулась от громкого крика. Кричала какая-то женщина, прямо над Арининым ухом. Может, она ещё спит? Арина поморщилась и потёрла глаза.

– Вот, посмотри на неё! В сапожищах на постель бухнулась! Пьяная, наверное. Я это терпеть должна?! Нет, ты мне скажи, почему я должна жить с алкоголичкой?

– Да на полу ноги-то, не на кровати. Неудобно ей, ноги-то затекли небось… Сильно устала, видать. На работе задержалась. У них ведь как? Прикажут и останешься, домой не уйдёшь. А работа тяжёлая, на ногах всё время. Да в перерыв попала, дневные-то поезда у нас редко останавливаются… Ты спи, спи, Аринушка. Это дочка моя, Оленька, мы уйдём сейчас. – Нина нагнулась, намереваясь распустить шнуровку на Арининых сапожках. Дочь с силой дёрнула её за руку:

– Мама! Ты с ума сошла?!

◊ ◊ ◊

– Тут вишь какое дело… Дочка как снег на голову свалилась, да с дитями. Им комната отдельная нужна…

– А в вашем доме никто не сдаёт? Вы здесь всех знаете, может, спросите…

– Да у кого ж я спрошу? По квартирам, что ли, пойду? Кто тебе за такие деньги комнату сдаст? Разве что половичок в коридоре. Это я с тобой год валандалась, кормила-поила. А другие не будут.

Последние слова заставили проглотить горький комочек обиды. Арина кормила себя сама, платила хозяйке за жильё и за стол, и в комнатах прибиралась, и полы отмывала до блеска, а Нина Степановна валялась на диване с книжкой или смотрела телевизор. Или уходила поболтать к соседке – чтобы не мешать Арине наводить чистоту.

Нина Степановна приткнулась на стул, смотрела, как Арина укладывает сумку, и молчала. Хорошо, что сейчас зима, всё тёплое она наденет на себя, летние вещи уместились в сумке, вместе с завёрнутыми в газету кроссовками и парой туфель, а вышивальные принадлежности и Святой Пантелеймон поедут домой в рюкзаке.

– Ойка моя от мужа ушла, говорит, насовсем приехала. Хочу, говорит, в своей комнатке жить, а чужих чтобы в доме не было… Условие поставила.

(А говорила, что Арина ей как дочь. И деньги взяла вперёд, за полный месяц).

Нина Степановна положила на стол конверт:

– Это за половину декабря. Здесь не все, ты уж прости, потратила я. Отдавать нечем…

(Нечем отдавать? Дочь привезла ей деньги, Арина сама слышала).

– Тёть Нин, я всё понимаю. Вы не волнуйтесь, я уеду.

Вот она, христова любовь к ближнему. В теологии одна, в жизни совсем другая. Хотя – что она такое говорит?! У неё есть свой дом, есть бабушка с дедушкой. Они её любят не как «ближнего своего», а как родную внучку. А другой любви ей не надо.

◊ ◊ ◊

В Осташкове её не ждали. От Арины не укрылась тревога, промелькнувшая в бабушкиных глазах, и взгляд, которым они обменялись с дедушкой.

– Господи… Аринка… Как снег на голову! А говорила, не приедешь, не отпустят тебя. Отпустили, значит? Ты надолго к нам?

Как снег на голову…

– Что ты молчишь? На себя не похожа, и под глазами круги.

– Со мной всё нормально. А круги потому что не выспалась. Билет только на четверг удалось купить, в общем вагоне, там не особо поспишь. А до поезда две ночи на вокзале ночевала, в зале ожидания для транзитных пассажиров. Если билет есть, то разрешают. А днём гуляла, всю Москву объездила и на экскурсии в автобусе заснула… Ба, я есть не буду, не хочу. Можно, я посплю немножко?

Комната непоправимо изменилась. Исчезли расшитые золотыми лентами шторы, вместо них висели другие, на которые Матрона Московская взирала с немым осуждением. Ещё исчезла подаренная Вечесловыми кукла с закрывающимися глазами, плюшевый медведь, настенные часы в виде улыбающегося солнышка, подушечка для иголок и плетёная корзинка для вышивальных принадлежностей. Больше всего Арине было жаль фарфоровых балеринок, она собирала из них коллекцию, а теперь коллекция исчезла. Коврика над диваном тоже больше не было. И дивана не было! Его место заняла кушетка с двумя креслами. Кресла были новыми. Деньги она отдаст, подумала Арина, а об остальном подумать не успела, провалилась в сон.

Она проспала до вечера (и спала бы дольше, но у Веры Илларионовны иссякло терпение). И теперь рассказывала – о преподавателе анатомии, который не позволил ей пересдать зачёт, не допустил к экзамену на втором курсе и сказал открытым текстом, что лечфак не для неё. («С твоими обмороками и зелёными щеками тебе бы окончить фармфак и работать в аптеке. Туда покойники не ходят» – сказал преподаватель, глядя Арине в лицо. – Зачёт ты у меня не сдашь, даже не пытайся. И учиться не будешь. Это я тебе обещаю»).