Высокочтимые попрошайки

Наш герой, как мы помним, возвращался восвояси в крайне возбуждённом состоянии. Придя домой, он сразу иЗвестился, что на его имя пришло около двадцати писем. Он поднялся к себе, перечитал все эти письма одно за другим, изорвал их в клочки и швырнул на пол. Затем, походив некоторое время по комнате, он вдруг остановился и стал кричать:

– Они хотят натянуть мне нос и обобрать меня! С той минуты, как я приехал в этот город, я ещё ни разу не был один. Кто-то уйдёт, сейчас приходит другой, и каждый просит денег. Или я приехал деньги свои раздавать? Что за нахальные люди живут в этом Константинополе! Не знаю, что и делать. Гнать их в шею? Но их же вон сколько! Были бы здесь мои слуги, вряд ли и они успевали бы закрывать перед ними двери… Кроме того, начни я выгонять этих негодяев, по всему юроду сплетни распустят, человек я, мол, неотёсанный, грубый, а впридачу даже и безденежный… Чего только не выдумают, ежели захотят! А я не хочу, чтобы в этом городе плохое обо мне говорили. Господи, помоги моему горю! Угораздило же меня сюда податься! Нет, задерживаться здесь больше нельзя, надо скорей найти себе девушку, сесть на пароход и удрать. Тут и разориться недолго… Я ведь приехал не для того, чтоб раздавать свои кровные деньги.

– Сегодня вы, кажется, чем-то расстроены? – сказал Манук-ага, тихонько приоткрыв дверь и войдя в комнату.

– Расстроены! Да другой на моём месте от злости лопнул бы!

– Что случилось, душа-человек?

– Разве ты не видишь – что? Нигде не дают мне покоя. Сижу дома, вваливаются, денег просят; выйду на улицу, обступают, денег просят… Скажи мне, бога ради, куда же мне деться от этих людей!

– Ты прав, прав, я понимаю тебя… Я вот никак не могу историю свою закончить, а это ведь тоже из-за них.

– Я только что изорвал двадцать писем.

– О чём же они говорили в этих письмах?

– Один – что хотел бы поехать со мной в Трабзон, учительствовать у меня дома, другой – что книгу свою подарить мне собирается… за двадцать золотых, третий – не соглашусь ли я подписаться на его газету два раза… Всего не перескажешь… Нет, я больше не могу!

– Все они нищие, вот в чём беда. Им тоже ведь надо чем-то жить?!

– Так пусть бы другим каким делом занимались, работать научились, или пускай хоть вовсе ничем не занимаются! Я-то не виноват, что они бедные? Или, может, всё своё богатство взять и отдать им, а?

– Зачем же?

– Ни стыда, ни совести у людей. Пойти к незнакомому человеку и сказать: здравствуй, дай мне немного денег… Ты мог бы так, Манук-ага?

– Упаси бог.

Дверь в который уж раз отворилась, и в комнату вошёл человек лет двадцати пяти. Он направился неверными шагами к Абисогому-аге и подал ему письмо, и Абисогом-ага, не распечатывая конверта, сердито спросил:

– Чего тебе надо?

– Там написано, – проронил молодой человек.

– Скажи сам.

– Завтра вечером я играю в бенефисном спектакле, сбор с которого пойдёт в мою пользу. И вот я самолично принёс вам, ваше степенство, билет в ложу.

– Не хочу! – отрубил Абисогом-ага и, скомкав письмо, бросил его в лицо бенефицианта.

– Принуждать нельзя, – сказал Манук-ага.

– Вот уже десять лет я хожу по сцене театра… – тоскливо проговорил молодой человек.

– А ты бы сидел! – вскричал Абисогом-ага.

– И служу нации

– А ты бы не служил, а сидел бы барином… И все эти речи твои – пустое.

– Он прав: пустое говоришь, – подтвердил Манук-аха.

– Вот уже десять лет, как на подмостках театра – этой школы нравственности – я учу нацию…

– Мне-то что?

– Ему-то что? – отозвался Манук-ага.

– И потому я вправе, кажется, пригласить на мой спектакль благороднейшего из наших соотечественников.

– Мне он не нужен.

– Ему спектакль не нужен, – подчеркнул Манук-ага.

– Если даже вы отказываетесь взять один билет, кому же я вручу все остальные билеты в ложу?

– Меня это не касается.

– Его это не касается, сын мой, – посочувствовал Манук-ага

– Умоляю, не откажите принять этот билет, в противном случае вы невольно выставите меня на позор.

– Вот привязался! Знал бы кто, как мне осточертели все эти слова!

– Ему осточертели все твои слова, – поддержал Манук-ага.

– Ах, если мне придётся уйти от вас с пустыми руками, я умру!

– У меня нет времени слушать тебя, пойми.

– Пойми, ему некогда слушать тебя, – сказал Манук-ага.

– Дело идёт всего-навсего об одном золотом, возьмите, умоляю вас, этот билет. Я шёл сюда с большой надеждой, и мне было бы горько уйти ни с чем.

– Выйди отсюда, уходи, ради бога. Долго мы ещё будем слушать тебя?

Дверь снова отворилась, и в комнате появился лет пятидесяти мужчина, плотный, с сединой в шевелюре, который, сразу же подступив к Абисогому-аге, спросил:

– И тебе не стыдно?

– Почему мне должно быть стыдно? – отвечал Абисогом-ага, опешив.

– Почему вот уже два часа ты не отпускаешь бедного юношу?

– Кто его здесь держит? Наоборот: гоню – не уходит.

– И никуда не уйдёт… пока не получит один золотой, который ты ему должен.

– Я ему должен?