Выживший. Чистилище

Сталин любил начинать издалека, как бы зондируя почву. Впрочем, на этот раз он быстро перешел к делу.

— Ты с показаниями путешественника из будущего ознакомился?

— Ознакомился, Коба.

— И что скажешь?

— Выглядит все и фантастично, и правдоподобно одновременно. Хотелось бы посмотреть на этого Сорокина.

— Так ты же теперь занимаешься его поисками. Как, кстати, они продвигаются?

— Ищут, всю тайгу в республике облетели, да и низом прошлись. Может, и правда обессилел, да снегом засыпало, или на зуб медведю-шатуну попался? Глядишь, по весне, как снег сойдет, и найдем что-нибудь.

Сталин крякнул, покусывая чубук незажженной трубки, покачал головой.

— Ну ладно, у нас хотя бы есть его показания, довольно подробные, которые от нас скрывал Ежов. Причем в них указаны такие вещи, которые знают только высокопоставленные сотрудники армии и НКВД. Ну и я, само собой. А значит, к этим показаниям нужно отнестись со всей возможной серьезностью… Как думаешь, могут на нас напасть немцы в 1941 году?

— Все может быть, — уклончиво ответил Берия. — Пока у нас с ними хотя и напряженные, но все же относительно спокойные отношения.

— Посмотрим, будут ли сбываться предсказания этого Сорокина на ближайшее время. Если да — тогда есть смысл доверять его прогнозам, и нужно будет готовиться к войне с фашистской Германией. Нельзя профукать (это слово, как и некоторые другие, он сказал на русском) момент нападения. Все-таки 20 миллионов погибших советских людей — серьезная цифра, история нам этого не простит.

— Хотя, как я слышал, уже идет серьезное перевооружение нашей армии, авиации и флота, — вставил нарком.

— Идет, но недостаточными темпами. И нельзя забывать о человеческом факторе. Нам нужны толковые люди, а Ежов, наверное, специально их всех пересажал, а многих и перестрелял, оставив одних подхалимов и очковтирателей.

— Тогда нужно подготовить приказ об освобождении нужных нашей стране специалистов и командиров, — осторожно заметил Берия.

— Ты прав, Лаврентий. Вот сам этим и займись. Завтра к утру текст должен быть готов, привезешь, покажешь мне.

— Могу зачитать по телефону…

— Не стоит, телефон — ненадежная вещь, слишком много посторонних ушей. А когда текст приказа доработаем — заодно разошлешь его в газеты и на радио. Пусть народ знает, что мы умеем признавать свои ошибки и делать правильные выводы. А те, кто совершал эти ошибки намеренно, понесут заслуженное наказание… Кстати, что там с Ежовым?

— Позавчера ему вынесли приговор, приговорен к высшей мере наказания.

Сталин, казалось, эту новость встретил без особого удивления. Лишь уточнил:

— Когда должны расстрелять?

— Завтра на рассвете.

Иосиф Виссарионович помолчал, продолжая задумчиво покусывать чубук трубки. Покосился в окно своего кремлевского кабинета, за стеклом которого собирались снежные тучи. Берия с напряжением ждал продолжения разговора. Он не исключал того факта, что Хозяин прикажет пересмотреть приговор и заменит расстрел на 25 лет лагерей. Хотя обычно за Иосифом Виссарионовичем таких снисхождений к врагам народа не припоминалось. Но кто ж его поймет, на то он и Сталин.

Однако генсек, положив наконец трубку на сукно стола, произнес:

— Собаке — собачья смерть.

И, бросив взгляд за окно, уже на русском произнес:

— Давай прощаться, Лаврентий. Время уже позднее, а тебе еще приказ сочинять.

Когда за Берией неслышно закрылась дверь, лицо Сталина исказилось от боли, и он со стоном схватился за поясницу. Радикулит донимал его все чаще, а этот приступ начался во время беседы с Берией. Однако даже при соратнике Хозяин не посмел себе позволить внешнего проявления страданий. Только теперь, проводив Лаврентия, он смог расслабиться и отправиться на кухню, вернее, в ту ее часть, где пылала жаром настоящая русская печь. Половина печи была на кухне, а вторая — за перегородкой, куда можно было пройти только из рабочего кабинета. Перегородка была установлена преднамеренно, чтобы повара и другие, отиравшиеся на кухне, не мешали генсеку лечиться своим мельтешением, хотя звуки с кухни доносились прекрасно. Персонал об этом знал и старался по ту сторону перегородки лишнего не говорить. Положив на горячие кирпичи заранее приготовленную широкую доску, скинул френч и, кряхтя, забрался наверх. Полежит с полчаса, прогреет как следует кости и пойдет ужинать. Сегодня один, без дочери, которую утром увезли обратно на дачу в Зубалово. Была мысль пригласить на ужин Берию, но в последний момент от такой идеи Сталин отказался. Рано пока новоиспеченного наркома за один обеденный стол с собой сажать, пусть сначала докажет, что он этого достоин.

— …а вообще в последнее время товарищ Сталин почему-то стал меньше есть, — донеслось до его слуха с той стороны перегородки. — Не знаю, с чем это связано, может быть, приболел…

Говорила, судя по всему, повариха Анастасия, фамилию которой он не помнил, но знал, что это именно она готовит его любимые трехдневные щи, которые ему подавали в горшочке. Ее собеседник тем временем поддержал беседу: