Выживший. Чистилище

В течение следующих пятнадцати минут я подробно описывал происходившие в кафе «Гиацинт» события, отобразил, как все было на самом деле, затем рассказал вкратце свою выдуманную биографию, упомянув про украденные документы, неразборчиво подписал, не забыв поставить дату, и протянул лист майору. Тот внимательно прочитал, кивнул каким-то своим мыслям и спрятал документ в папку.

— Ну что ж, пока вам, гражданин Кузнецов, придется побыть в камере предварительного заключения. Шигин, оформляй.

В КПЗ помимо меня куковал какой-то забулдыга, видно, вчера еще пребывавший в невменяемом состоянии. Чувствовал он себя неважно, его страдания было видно невооруженным взглядом, мужика изрядно потряхивало, он тихо постанывал, свернувшись в уголке калачиком. Я пристроился в другом углу и, стараясь не обращать внимания на источаемые соседом ароматы, задумался о своих перспективах. Они вырисовывались не самые радужные, но в то же время и не самые печальные. Внутреннее чутье мне подсказывало, что расстрел за такого рода бытовуху не дают. Пусть даже я набил морду сынку какого-то там партийного босса. Срок — вполне может быть, хотя и тут еще не факт…

А что они могут на меня раскопать? Пусть ищут следы некоего Клима Кузнецова. Глядишь, и правда дозвонятся до Ярцево, а там про такого и слыхом не слыхивали. Тут, правда, следаку в голову может взбрести идея, что я опять же какой-нибудь шпион с выдуманной биографией, но хотелось верить, что до этого все же не дойдет. Сейчас у них такая запарка, врагов народы вяжут каждый день пачками, что не до какого-то там ресторанного — вернее, кафешного — бузотера.

А может… Может, сознаться, что я и есть тот самый Сорокин, укокошивший самого Фриновского, и что меня ждет в своем кабинете сам товарищ Сталин? Ага, оборвал я сам себя, и прямиком в лапы Ежову, а там исход известен. Нет уж, давайте я лучше подожду, погляжу, что будет вырисовываться из этой ситуации, а затем действовать по обстоятельствам.

На следующий день меня в автозаке отправили в одесский СИЗО — четырехэтажное здание красного кирпича. Осмотр врача, фото в фас и профиль, пальцы в чернилах… Ну, здравствуйте, воспоминания! Так ли давно я вот так же переступил порог камеры бутырского следственного изолятора, и вот теперь уже знакомлюсь с одесским. И состав жильцов практически такой же, разве что местная гопота изъясняется все больше на одесском диалекте.

На этот раз я себя чувствовал на порядок увереннее, чем в своей дебютной отсидке в Бутырке, да и местные обитатели, похоже, уже были в курсе, кого к ним подсаживают. Тех, кто умеет за себя и тем более за свою девушку постоять — уважали во все времена. Масть вроде бы так же держали блатные, но, как выяснилось, они не наезжали на политических, просто держались несколько обособленно. Верховодил местными кентами некто Лева Одессит, полжизни проведший на нарах, с синими от наколок пальцами. Он решил меня сразу перетянуть на свою сторону, выделив вполне неплохую шконку. Я же раньше времени понты не кидал. Не знаю, насколько получится держать нейтралитет, и как это будет выглядеть: ладить со всеми или напротив, держаться особняком ото всех… Быстрее бы уже суд, а то уже надоела эта неопределенность.

Ждать пришлось недолго. На третий день меня выдернули из камеры и привезли в одесский городской суд для оглашения приговора. В зале я разглядел помимо четверки пострадавших, включая Семенченко с подвязанной челюстью, председателя портового парткома… и Варю. Она была в своей неизменной красной косынке и тужурке, и в ее взгляде настолько явно смешивались уверенность в честности и непредвзятости советского суда одновременно с жалостью ко мне, что и мне ее в свою очередь стало почему-то жалко. Хотя вообще-то следовало себя пожалеть, потому что приговор может быть какой угодно. Но я на всякий случай все же рассчитывал на худшее, и мысленно уже прикидывал, как можно устроить в зале суда погром и побег, даже со скованными впереди руками, если трое заседателей решат, что мое тело должно быть предано земле.

Только здесь я познакомился со своим адвокатом, который, по идее, должен был, сука такая, навестить меня еще в СИЗО. Плюгавенький мужичонка с бегающими глазками зачитал свою версию «преступления», причем получалось, что он как бы и не защищал меня, а наоборот, обвинял. Вот же гнида! Понятно, защищать здесь меня никто не собирался. Хотя нет, вон парторг несколько слов сказал в мою защиту, и Варя выступила, рассказала, как обстояло дело. Заодно припомнила мою положительную характеристику с места работы, которая должна быть прикреплена к моему личному делу. В последнем слове я повторил свою версию случившегося и заявил, что виновным себя не признаю. Не знаю, повлияло все это на вердикт «тройки» или нет, мне впаяли шесть лет с конфискацией с отбыванием срока в исправительно-трудовом лагере.