Взаперти

* * *

Хорхе осторожно прикрыл дверь за собой. Он хотел ворваться и испугать, прежде чем нападут на него, но понял, что пугать ему было некого, все и так были напуганы. На него смотрели голубые, как озеро Комо, глаза.

Две девочки, лет пяти или шести, сидели на нижней полке, держась за руки, прижавшись друг к другу. В их растрёпанные русые косы вплетены атласные ленты, на их испуганных лицах багровели глубокие ссадины и синяки, на руках – шрамы, похоже, что от осколков. Хорхе замер в дверях, ожидая сам не зная чего. Скажи же что-нибудь, старый дурак! Это же просто дети. Они всё так же жались друг к другу, а Хорхе всё так же молчал.

Ну же, начни говорить!

Он сделал шаг к ним навстречу, дети прижались к стене.

– Не бойтесь, – наконец сказал он, – я не обижу. Где ваши мама с папой? Вы здесь одни?

Он говорил как можно тише, как можно осторожнее подходя к ним, но его старческий хриплый голос скрипел эхом на всё купе.

Они испугались его, понял Хорхе. Конечно, немудрено. Испугались, потому и молчат. Бедные дети, что им пришлось пережить. У него зашлось сердце – никого он так не любил, как детей. Дети – безгрешные взрослые, взрослые – согрешившие дети. Он всегда это знал, он всегда это помнил.

– Где взрослые? – успокоил дыхание Хорхе. Сердце так ныло, а отчего, он не знал.

Девочки не отвечали, только сверлили его глазами и сильнее жались друг к другу. Эти большие глаза, думал Хорхе, он будто бы помнил их.

* * *

Полянский смотрел на несчастную девушку с окровавленными бинтами – в её глазах было больше равнодушия, чем боли. И с каждым отходящим от руки бинтом она вглядывалась в багровые пальцы с каким-то ненормальным любопытством.

– Вы здесь покалечились? – спросил Михаэль, но на него всё ещё не смотрели.

Ему казалось, он говорил с пустотой. Или они специально его не замечали? Он оглядел всё купе, заглянул под полку – никаких подозрительных вещей, никого, кроме этих троих.

– В поезде, должно быть, террористы. Вы пытались нажать на стоп-кран в вашем вагоне? – спросил он.

Вторая девушка вдруг посмотрела на него, потом улыбнулась и кокетливо провела пальцами, как гребнем, по своим волосам, заправив их за ухо. В руке у неё остались вылезшие, длинные пряди.

– Стоп-кран не работает, – сказал мужчина и обернулся.

Михаэль вздрогнул и отпрянул. Всё лицо этого пассажира было прожжено до мяса, ошмётки кожи свисали со щёк, кожа под глазами провалилась, сами же глазные яблоки были несоразмерно большими. Так выглядят люди после ожога химической кислотой.

– Что здесь произошло? – задохнулся Полянский и почувствовал, как тошнота идёт вверх, и вкус у той тошноты пропитан чёртовым формалином. Он хотел сплюнуть, но во рту всё пересохло, он хотел отдышаться, но воздуха не было совсем.

Мужчина улыбнулся, оголив большие зубы, один из которых был из серебра.

– Ганс Беннот, – сказал он и протянул ему обожжённую руку. – По документам Эрих Стоун, – уточнил пассажир.

Полянский не пожал протянутой руки. Он не ощущал свою, как и всё своё тело, как и всю эту реальность, что казалась дурдомом. Как такое вообще могло быть?

Обожжённый мужчина подождал ещё немного, потом ухмыльнулся, пожал смущённо плечами и, засунув руку обратно в карман, опять отвернулся к окну.

– На кушетке было ужасно холодно, – вдруг сказал он, – и мне не нравится это имя – Эрих Стоун.

– А мне не нравятся эти серьги, – сказала девушка с обожжённым лицом, – они вообще не мои! И я не могу их снять, – теребила она английский замок.

– Какое дурацкое имя, – ворчал обожжённый мужчина. – Другого что, не нашлось? – посмотрел он опять на Полянского.

Полянский только молчал.

– Очень жаль, – сказал пассажир, так и не дождавшись ответа, и отвернулся к окну.

Девушка с перебинтованными руками хотела его успокоить, потянулась к несчастному, чтобы обнять, но побоялась испачкать кровью, сочившейся из бинтов. Она всё смотрела на свои руки, будто не понимая, что с ней происходит.

* * *

Хорхе сел на другое сиденье.

– Я вас не трону, – сказал он. И только сейчас осознал, что говорил с пистолетом в руках. Старый дурак, отругал он себя и спрятал пушку за пояс, нашёл перед кем им трясти.

– Это игрушечный, – улыбнулся он, – не бойтесь. А я просто дедушка Хорхе. Я не хотел никого пугать.

Девочки смотрели на него с интересом, прищуриваясь и клоня голову то в одну, то в другую сторону, будто ища нужный ракурс.

– А мы вас видели, – вдруг сказала одна.

– Да? – удивился Хорхе. – Где, на вокзале?

– Нет, в банке.

Хорхе понял, что дети обознались, и улыбнулся опять.

– Так где ваши родители? – переспросил он, не сводя взгляда с глубоких ссадин детей. Они уже успели засохнуть, наверное, девочки получили увечья в первый же день.

– Мы были с мамой, – сказала та, что постарше. Ей было лет шесть или семь.

– Но мама погибла, – сказала другая малышка, – мамочки больше нет.

– Как? – посмотрел на дверь Хорхе. – Её убили террористы, да? Кто-то из тех, кто захватил поезд?

– А мы вас видели, – опять сказала одна.

– Видели, – повторила другая, и обе пронзили его своим безжизненным взглядом.