Взаперти

Всю дорогу я смотрел, нет ли хвоста. Я не любил автобаны, на них нельзя было уйти от погони, нельзя остановиться и развернуться, даже сбросить чёртову скорость было смерти подобно – кто-то несущийся сзади обязательно догонит тебя. Аварии мне были ни к чему. Я взглянул на спящую незнакомку, я ведь даже не спросил, как её зовут, да в принципе разве оно важно, если наши пути разойдутся. Я был кем-то вроде таксиста, нам нужно было просто бежать. Кем она была? Может, воровкой? Или мошенницей? Нет, это вряд ли. У них совсем другой взгляд. Может, она бежала от мужа или от сутенёра, например. Да, на этом я и остановился – от сутенёра, вполне могла. Теперь понятно, почему её преследовал тот парень, таких так просто не отпускают.

Я смотрел на свою незнакомку и пытался забыть весь день, я пытался представить, что день начался с неё. Что я просто подошёл к дому, сел за руль, выехал на дорогу, и потом на меня налетела она. Да, так и было, сказал я себе, так и должно было быть. Почему я не сел в машину сразу? Почему я поднялся к себе? Ах да, мне нужны были деньги и ключи от этой машины.

Я не мог не войти.

Но мог бы не проходить дальше кухни, можно было собрать вещи в прихожей, забрать ключи, что всегда лежали в маленькой вазе, и сбежать из того кошмара. Если бы я не видел Лиан, я бы не знал, что её убили, я бы всё ещё думал, что она жива, я бы думал так и через месяц, и через пару лет, живя в Нью-Деме или где-то ещё. Я бы никогда не вернулся за ней.

Но теперь она была мертва, не потому, что её убили, а потому, что я об этом знал. И её смерть навсегда со мной. Наша память – худший судья, у её приговора нет срока.

Теперь она на всю жизнь со мной, моя дорогая Лиан. Теперь её кожа не бархатиста, она холодна и тверда, в её лице нет ни любви, ни упрёка, в нём только ужас и боль. Я её такой и запомню. Живой Лиан больше нет.

До Отаго оставалось около ста километров, когда машина испустила последнее ворчание и, выкашляв что-то из себя, встала на полдороге.

– Приехали, – сказал я.

Незнакомка посмотрела на меня сонным взглядом.

– Уже? – спросила она.

– Машина сломалась.

На трассе – ни души. Только вдали небольшое кирпичное здание с наполовину перегоревшими буквами в надписи «Мотель».

– Всё равно надо передохнуть, – сказал я, – не хватало ещё заснуть за рулём.

Я открыл дверь и вышел на свежий воздух – дорога пахла ночной прохладой и полынью, что росла у неё. До мотеля метров триста по узкой тропе. Девушка тихо плелась за мной.

Она не говорила много, да она вообще почти не говорила, и я не вытягивал ничего. Она была смертельно грустна, от неё пахло тем же, чем от Лиан – нежизнью. Да, чёрт возьми, эта девушка…

– Простите, как вас зовут? – наконец спросил я.

– Хосефа.

– Хосефа, – повторил я ещё раз. – Никогда раньше не слышал.

– Яхве воздаст, – сказала она.

– Что? – оглянулся я.

– Это значит Яхве воздаст.

– Понятно.

Эта Хосефа была будто мертва, безжизненная, словно больная, как мать, брюхатая мёртвым ребёнком, знающая, что впереди только тьма. Не скажу, что мне было легко, но то, что полегче, чем ей, это точно. И даже смерть бедной Лиан не легла на меня таким грузом. Может, она видела что-то похуже, чем смерть? Что может быть хуже смерти? Если только жизнь, от которой хочется сдохнуть. Я не хотел этого знать. Мне ни к чему разделять её ношу, хватало теперь и своей. Мотель окружали деревья, не слишком густые, но их всё же хватило, чтобы хоть как-то его заградить от несмолкающих звуков пролетавших по трассе машин.

– Если у вас нет денег, я сниму вам номер, – сказал я.

– У меня есть.

Хосефа сняла одну кроссовку и достала из-под стельки сложенную вдвое купюру.

– Всё равно сниму, – сказал я.

У мотеля стояло несколько фур и пара грузовиков службы доставки. Половина окон были темны, в нескольких ещё горел свет.

– Ничем не могу помочь, – сказал рыжий здоровяк у входа, – мест нет.

– Но мы застряли посреди дороги, здесь только пустошь и лес.

– Всё занято, – сказал он остервенелым хрипом.

– Может, что-то найдётся? – достал я три сотни. Видит бог, ночь здесь стоила в десять раз меньше.

Он посмотрел на деньги, потом на меня, на Хосефу – на ней его взгляд задержался чуть дольше, в нём даже мелькнула какая-то жалость.

– Хорошо, – прохрипел он, – если хотите, можете переночевать у меня. Я всё равно всю ночь здесь сижу.

– Нам бы две комнаты, – смотрел я на деньги.

Он нахмурил рыжие брови.

– Может, ещё ужин в постель?

– А ужина тоже нет?

– Это мотель, парень, – забрал он себе три сотни, – а не гостиница пять звёзд. Так вы берёте мою комнатушку или нет?

Комната пахла чипсами, мясными консервами и табачным дымом, из окон виднелся лес и угол парковки. Во мне опять поселился страх, не то чтобы он куда-то ушёл, но и не проявлялся так сильно. Это было профессиональное, генетическое, какое угодно, но не естественное для нормальных людей.