Взаперти

Я уже понимал, что Полянский будет последним, кто не сойдёт здесь с ума. Мысленно я приготовился к самому худшему. К тому, что через один или пару вагонов мы не обнаружим живыми и их.

Сколько отсутствовал Лембек, я не знал. Надо было спросить у вдовы, но никто из нас не подумал об этом. Хотя какая, собственно, разница, если он будет мёртв. Я был в этом почти уверен. Когда за одни только сутки ты видишь мёртвых чаще, чем живых, то смерть уже не кажется чем-то необычным. Она не шокирует, не удивляет, остаётся лишь привкус сочувствия, но и он растворяется в небытии. Как же здесь было холодно. С каждым часом всё холодней. Этот поезд убивал людей с той же скоростью, с какой мчался, и мне уже думалось, он не остановится, пока не убьёт нас всех.

Мы прошли наш вагон и оказались у следующего.

Выйдя в тамбур, я заметил странное чёрное пятно у дверей, похожее на пепел или прах.

– А это ещё что?

– Чёрт его знает, – сказал Полянский, – может, что-то сгорело.

– Может быть… Почему люди из последнего вагона не бежали к нам? – спросил я Полянского, когда он потянулся к двери.

– А мы почему не бежали к ним?

– Мы шли к кабине машиниста, как и люди из вагона Трэвиса.

– Кстати, где они? – посмотрел на меня Полянский. – Должны бы уже дойти.

Должны, подумал я. Но и они почему-то молчали. Зудящий холод вновь просверлил мой желудок, зайдя под самые рёбра, отдаваясь даже в костях.

– Опять болит? – спросил Полянский. – Я потом вас осмотрю.

Мы открыли дверь следующего вагона. Тишина и покой, никаких криков и прочих истерик.

– Может, здесь и нет никого?

– Может, и нет, – сказал Полянский и вошёл.

В первом купе мирно спала пожилая женщина в обнимку со своей собакой – лохматый белый терьер, положив голову на лапы, мирно сопел на её груди.

– Мадам, – позвал я её.

– Тихо вы, – шикнул Полянский, – поднимете только крик.

Мы осторожно закрыли дверь.

В каждом следующем купе была та же картина: молодой парень с девушкой, женщина с двумя детьми, мужчина и ещё один парень.

– Может, убийца среди них? – спросил я.

Полянский внимательно посмотрел на молодого человека из последнего купе.

– Непохоже, чтобы кто-то из них кого-то пришил, никаких следов борьбы, даже костюмы совсем не помяты.

– Вот именно, костюмы, – сказал я.

– А вы что, спали в пижаме?

– Я хотя бы пиджак снимал. А та женщина вообще спит в пальто, дети в ботинках…

– Может, здесь не работало отопление?

Я только сейчас заметил изморозь на окнах. Полянский был прав, здесь было холоднее, чем в нашем вагоне.

– Эй! – крикнул я.

– Что вы делаете? – вылупился на меня Полянский. – Вам паники мало? Спят и спят.

– Эй, подъём! – крикнул я на весь вагон.

Это не просто сон. Я был в этом уверен. У любого сна есть движение, мимика, жизнь. В этих же лицах не было ничего.

Полянский подошёл к мужчине и потрогал его запястье.

– Жив, – сказал он.

Он открыл ему глаза, поднял веки, глазные яблоки были неподвижны.

– Что это, чёрт возьми? – отшатнулся я.

– Я же говорил, что чувствую газ, – принюхивался Полянский.

Мы вернулись к другим купе.

– Можете больше не проверять, – сказал он, – там, скорее всего, всё то же. Газ пустили через вентиляцию. Может быть, в нашем вагоне она была неисправна.

– Значит, нам повезло?

– У нас половина трупов, ещё непонятно, кому повезло.

– И сколько они так проспят?

– Зависит от концентрации. Но, может, оно и лучше.

– Это ещё почему?

– Они не видели того, что видели мы.

А он был прав – они просто уснули, и кошмар не добрался до них.

Полянский направился дальше, будто не было ничего необычного в целом вагоне спящих людей. Хотя, может, из всех этих странностей эта – самая невинная странность.

– Подождите, – дёрнул я его за рукав. – Что вы видели там, в том вагоне?

Он опустил взгляд в пол, потом поднял и еле проговорил:

– Своё прошлое.

Я молчал. Галлюцинации? Бред? Чёрт возьми, Полянский тоже сходил с ума?

– Так страшно смотреть в своё прошлое?

– Нет, – сказал доктор, – страшнее, когда оно смотрит на тебя. И противно, аж до тошноты.

Полянский отдёрнул руку и пошёл из вагона. Он был прав. Я ничего не сказал, только поплёлся за ним.

Следующий вагон был багажный. В нем было ещё холоднее, чем в предыдущем. Сильный ветер пронизывал до костей, поднимал бирки с чемоданов, чемоданами было заполнено всё. Я споткнулся об один из них и выругался.

– Осторожнее, – обернулся Полянский.

Не успел я сделать и шага, как споткнулся опять.

– Да что с вами, Берроу! – шикнул он на меня.

Я всмотрелся и замер. Это были не чьи-то вещи. В сумраке багажного вагона из-под горы чемоданов и сумок торчали мужские ноги.

Мистер Лембек – понял я.

Мы разгребли холодное тело. Оно оказалось живым.

Ноги его зашевелились, глаза зажмурились, открылись, начали часто моргать.

– Что произошло? – спросил его доктор.

– Я не знаю, ужасно болит голова, – дотронулся он до лба. – По-моему, на меня напали.

– У вас там приличная шишка.

Пока Полянский возился с Лембеком, я пошёл на шум ветра. И чем ближе я подходил, тем сильнее он становился.