Взгляни на дом свой, ангел

– Как тебя зовут, парень? – сказал он.

– Тайсон Смазерс, – сказал мальчик, повернув к нему шотландско-ирландское лицо, полное жизни и энергии.

– Меня зовут Джин Гант. Ты слыхал обо мне?

– Да, – сказал Тайсон Смазерс, – слыхал. У вас был номер семь.

– Это было давно, – высокопарно сказал Юджин, усмехаясь. – Я тогда был еще мальчишкой.

В этой необъятной тишине просыпались птицы.

Он сунул руку в карман и нащупал доллар.

– Держи! – сказал он. – Я тоже носил эту проклятую штуку. После моего брата Бена я был у них лучшим разносчиком. Счастливого Рождества, Тайсон!

– До Рождества еще долго, – сказал Тайсон Смазерс.

– Ты прав, Тайсон, – сказал Юджин. – Но оно все равно будет.

Тайсон Смазерс взял деньги с озадаченной веснушчатой ухмылкой. Затем он пошел дальше по улице, швыряя газеты.

Клены были тонкие и сухие. Их гниющие листья покрывали землю. Но деревья еще не совсем лишились листьев. Листья дрожали мелкой дрожью. Какие-то птицы защебетали на деревьях. Ветер гнул ветки, засохшие листья подрагивали. Был октябрь.

Когда Люк и Юджин свернули на улицу, ведущую к площади, из большого кирпичного дома напротив вышла какая-то женщина. Когда она подошла ближе, они увидели, что это миссис Перт. Был октябрь, но некоторые птицы просыпались.

– Люк, – сказала она невнятно, – Люк? Это ты, старина Люк?

– Да, – сказал Люк.

– И Джин? Это старина Джин? – Она тихонько рассмеялась, похлопывая его по руке, комично щуря на него свои мутные дымчатые глаза и покачиваясь с пьяным достоинством. Листья, засохшие листья подрагивали, дрожали мелкой дрожью. Был октябрь, и листья подрагивали.

– Они выгнали Толстушку, Джин, – сказала она. – Они больше не пускают ее в дом. Они выгнали ее, потому что ей нравился старина Бен. Бен. Старина Бен. – Она тихонько покачивалась, рассеянно собираясь с мыслями. – Старина Бен. Как старина Бен, Джин? – сказала она просительно. – Толстушка хочет знать.

– М-м-мне очень жаль, миссис Перт… – начал Люк.

Ветер гнул ветки, засохшие листья подрагивали.

– Бен умер, – сказал Юджин.

Она смотрела на него, покачиваясь.

– Толстушке нравился Бен, – сказала она тихо, немного погодя. – Толстушка и старина Бен были друзьями.

Она повернулась и уставилась перед собой смутным взглядом, вытянув вперед одну руку для равновесия.

В этой необъятной тишине просыпались птицы. Был октябрь, но некоторые птицы просыпались.

Тогда Люк и Юджин быстро пошли к площади, исполненные великой радости, потому что они слышали звуки жизни и рассвета. И, шагая, они часто заговаривали о Бене со смехом, со счастливыми воспоминаниями, не как об умершем, а как о брате, уезжавшем на долгие годы, который теперь должен вот-вот вернуться домой. Они говорили о нем с торжеством и нежностью, как о том, кто победил боль и радостно вырвался на свободу. Сознание Юджина неуклюже шарило вокруг и около. Оно, как ребенок, возилось с пустяками.

Они испытывали друг к другу глубокую, ровную любовь и разговаривали без напряжения, без аффектации, со спокойной уверенностью и пониманием.

– А помнишь, – начал Люк, – к-к-как он остриг сиротку тети Петт – Марка?

– Он… надел… ему на голову… ночной горшок… чтобы стричь ровнее, – взвизгнул Юджин, будя улицу диким смехом.

Они шли, хохоча, здороваясь с редкими ранними прохожими преувеличенно почтительно, весело посмеиваясь над миром в братском союзе. Затем они вошли в устало расслабившуюся редакцию газеты, служению которой Бен отдал столько лет, и передали свое известие усталому сотруднику.

И в этой комнате, где умерло столько стремительно запечатленных дней, возникло сожаление и ощущение чуда – воспоминание, которое не умрет, воспоминание о чем-то странном и проходящем.

– Черт! Как жаль! Он был отличный парень! – сказали люди.

Когда над пустынными улицами забрезжил серый свет и первый трамвай задребезжал, подъезжая к площади, они вошли в маленькую закусочную, где он провел в дыму и за кофе столько предрассветных часов.

Юджин заглянул внутрь и увидел, что они были там все вместе, как много лет назад, как кошмарное подтверждение пророчества: Макгайр, Коукер, усталый раздатчик и дальше в углу – печатник Гарри Тагмен.

Люк и Юджин вошли и сели у стойки.

– Господа! Господа! – звучным голосом сказал Люк.

– Здорово, Люк! – рявкнул Макгайр. – Когда же ты научишься уму-разуму? Как живешь, сынок? Как учение? – сказал он Юджину и несколько секунд смотрел на них пьяными добрыми глазами; мокрая сигарета смешно прилипла к его нижней губе.

– Генерал, как дела? Что вы пьете теперь – скипидар или лак? – сказал моряк, грубо щекоча его заплывшие жиром ребра. Макгайр крякнул.

– Кончено, сынок? – тихо спросил Коукер.

– Да, – сказал Юджин.

Коукер вынул изо рта длинную сигару и малярийно улыбнулся ему.

– Чувствуешь себя получше, сынок, а? – сказал он.

– Да, – сказал Юджин, – гораздо.

– Ну, Юджиникс, – деловито сказал моряк, – что будешь есть?

– Что тут имеется? – сказал Юджин, глядя на засаленное меню. – Не осталось ли жареного китенка?

– Нет, – сказал раздатчик, – был, но весь вышел.

– Как насчет фрикасе из быка? – сказал Люк. – Это имеется?