Взгляни на дом свой, ангел

— Возможно, говорить так — ужасно, но если он умрёт, я её возненавижу. Думаешь, я могу забыть, как она вела себя? А? — Её голос перешёл в визг. — Она допустила, чтобы он умер прямо у неё на глазах. Ещё позавчера, когда у него была температура тридцать девять, она договорилась со старым доктором Доуком об участке. Ты это знал?

— Забудь об этом! — сказал он с отчаянием. — Она всегда будет такой! Это не её вина! Неужели ты не понимаешь? О господи, как это ужасно! Как ужасно!

— Бедная мамочка! — сказала Хелен и заплакала. — Она не перенесёт этого. Она насмерть испугана! Ты видел её глаза? Она знает, конечно, она знает!

Потом вдруг в сумасшедшей задумчивости она добавила:

— Иногда мне кажется, что я её ненавижу! Мне кажется, что я её ненавижу. — Она рассеянно пощипала свой крупный подбородок. — Ну, нам не стоит так говорить, — сказала она. — Это нехорошо. Подбодрись. Мы все устали и изнервничались. Я верю, что он всё-таки поправится.

Настал день, серый и зябкий, пропахший сырым мглистым туманом. Элиза усердно суетилась, трогательно поглощённая приготовлением завтрака. Один раз она неуклюже взбежала по лестнице с чайником в руках и секунду простояла у двери, которую открыла, вглядываясь в страшную постель, морща белое лицо. Бесси Гант не дала ей войти и грубо захлопнула дверь. Элиза ушла, бормоча растерянные извинения.

Ибо Хелен сказала правду: Элиза знала. Её не пускали в комнату больного, умирающий сын не хотел её видеть. Она видела, как он устало отвернул голову, когда она вошла. За её белым лицом жил ужас этого, но она никому не признавалась в нём и не жаловалась. Она суетилась, занимаясь бесполезными делами с усердной будничностью. И Юджин то задыхался, доведённый до исступления её старательным оптимизмом, то слеп от жалости, замечая ужас и боль в её тусклых чёрных глазах. Он вдруг бросился к ней, когда она стояла над раскалённой плитой, и принялся целовать её шершавую натруженную руку, беспомощно бормоча:

— Мама! Мама! Всё хорошо! Всё хорошо! Всё хорошо!

А Элиза, внезапно лишившись всех своих масок, припала к нему, уткнула белое лицо в его рукав и заплакала горько, отчаянно, беспомощно о бессмысленно истраченных невозвратимых годах, — о бессмертных часах любви, которые нельзя прожить вновь, о великом зле равнодушия и забвения, которого уж не исправишь. Как ребёнок, она была благодарна ему за ласку, и его сердце дёргалось, как дикий израненный зверёк, а он бормотал: «Всё хорошо! Всё хорошо! Всё хорошо!» — прекрасно зная, что ничего хорошего нет и никогда не будет.

— Если бы я только знала, детка, если бы я только знала, — плакала она так же, как много лет назад плакала, когда умер Гровер.

— Не падай духом! — сказал он. — Он ещё выкарабкается. Худшее позади.

— Вот что, — сказала Элиза, сразу утерев глаза. — Я тоже так думаю. По-моему, прошлой ночью у него был кризис. Я как раз говорила Бесси…

Стало светлее. Наступал день, принося надежду. Они сели завтракать в кухне, черпая бодрость из любого скудного утешения, которого удавалось добиться от врача или сиделки. Коукер ушёл, обнадёживающе не сказав ничего определённого. Бесси Гант спустилась к завтраку и была профессионально бодра.

— Если мне удастся не пускать его проклятую семейку к нему в комнату, может, он ещё и выживет.

Они смеялись истерически благодарно, радуясь её грубой брани.

— Как он сегодня утром? — сказала Элиза. — Ему лучше?

— Температура понизилась, если ты об этом.

Они знали, что понижение температуры утром ни о чём не свидетельствует, но их это известие подкрепило; их больные эмоции упились им — в одно мгновение в них пышным цветом расцвела надежда.

— И сердце у него хорошее, — сказала Бесси Гант. — Если сердце выдержит и он не перестанет бороться, он выкарабкается.

— Об этом не б-б-беспокойтесь, — сказал Люк с энтузиазмом. — Уж он-то б-будет бороться до п-п-последнего вздоха.

— Ну да, — начала Элиза, — я помню, когда ему было семь лет… я как-то днём стояла на крыльце… я помню, потому что старый мистер Букнер только что принёс яйца и масло, которые ваш папа…

— О господи! — простонала Хелен с усмешкой. — Начинается!

— Уах! Уах! — заклохтал Люк, тыкая Элизу под рёбра.

— Хоть присягнуть, милый, — сердито сказала Элиза, — ты ведёшь себя как идиот. Я бы постыдилась!

— Уах! Уах! Уах!

Хелен хихикнула и подтолкнула Юджина локтем.

— Совсем с ума сошёл! Ха-ха-ха-ха! — потом с влажными глазами она заключила Юджина в широкие костлявые объятия.

— Бедняга Джин. Вы ведь с ним всегда ладили, правда? Тебе будет тяжелее, чем всем нам.

— Он ещё не п-п-похоронен, — бодро воскликнул Люк. — Этот малый будет здесь, когда из всех нас вырастут маргаритки.

— А где миссис Перт? — сказал Юджин. — Она в доме?

Наступило напряжённое и озлобленное молчание.

— Я её выгнала, — угрюмо сказала Элиза немного погодя. — Я прямо сказала ей, кто она такая — потаскуха.

Она говорила с былой суровой праведностью, но тут же её лицо сморщилось и она расплакалась:

— Если бы не эта женщина, я уверена, он был бы сейчас совсем здоров! Хоть присягнуть!