Взгляни на дом свой, ангел

Немного погодя Бесси Гант безжалостно прервала их молчание, сказав с безобразной и торжествующей деловитостью:

— Ну, поскорее бы это кончилось. Уж лучше сорок дежурств у чужих людей, чем одно, к которому имеют отношение проклятые родственнички. Умираю, спать хочу!

Хелен тихо повернулась к ней.

— Уходите! — сказала она. — Теперь это касается только нас. Мы имеем право, чтобы нас оставили одних.

Удивлённая Бесси Гант мгновение смотрела на неё сердито и озлобленно. Потом вышла из комнаты.

Теперь в комнате было слышно лишь дыхание Бена — тихое клокочущее бормотание. Он больше не задыхался; не было видно ни проблесков сознания, ни борьбы. Его глаза были почти закрыты, их серый блеск потускнел, исчез под плёнкой бесчувственности и смерти. Он спокойно лежал на спине очень прямо, без признаков боли, как-то странно, и его острое худое лицо было вздёрнуто кверху. Рот его был плотно закрыт. Уже, если бы не еле слышное бормотание в его груди, он казался мёртвым, — он казался отрешённым, никак не связанным с уродливостью этого звука, который заставлял их думать об ужасной химии тела и разрушал все иллюзии, всякую веру в чудесный переход и продолжение жизни.

Он был мёртв, если не считать всё замедляющейся работы изношенной машины, если не считать этого жуткого бормотания внутри него, к которому он не имел отношения. Он был мёртв.

Но в их всепоглощающем молчании нарастало изумление. Они вспоминали странное мерцающее одиночество его жизни, они думали о тысячах забытых поступков и мгновений — и во всех них теперь чудилось что-то нездешнее и странное; он прошёл сквозь их жизни, как тень, — они глядели теперь на его серую покинутую оболочку с трепетом грозного узнавания, как человек, вспоминающий забытое колдовское слово, как люди, которые смотрят на труп и в первый раз видят вознёсшегося бога.

Люк, стоявший в ногах постели, нервно повернулся к Юджину и, заикаясь, прошептал, недоверчиво и удивленно:

— П-п-по-моему, Бен скончался.

Гант затих: он сидел в темноте в ногах постели, опираясь на палку и скрывшись от мыслей о собственной смерти в бесплодных пустырях прошлого, с острой печалью высвечивая в утраченных годах тропу, которая вела к рождению странного сына.

Хелен сидела в темноте у окна лицом к постели. Её глаза были устремлены не на Бена, а на лицо матери. Все в безмолвном согласии отошли в тень, позволяя Элизе вновь вступить в обладание плотью, которой она дала жизнь.

И Элиза теперь, когда он уже не мог от неё отречься, когда его яростные блестящие глаза уже не в силах были отвернуться от неё с болью и отвращением, сидела у его изголовья, сжимая его холодную руку в своих шершавых натруженных ладонях.

Она как будто ничего не замечала вокруг. Она была точно во власти гипноза: сидела на стуле, чопорно выпрямившись, её белое лицо окаменело, тусклые чёрные глаза были устремлены на серое холодное лицо.

Они сидели и ждали. Наступила полночь. Пропел петух. Юджин тихонько подошёл к окну и посмотрел наружу. Вокруг дома бесшумно бродил великий зверь ночи. Стены и окна, казалось, прогибались внутрь под нарастающим давлением темноты. Слабое клокотание в исхудалом теле почти замерло. Оно раздавалось изредка, почти неслышно, на еле заметном трепете вздохов.

Хелен сделала знак Ганту и Люку. Они встали и тихо вышли. У двери она остановилась и поманила Юджина. Он подошёл к ней.

— Останься с ней, — сказала она. — Ты её младший. Когда всё кончится, приди скажи нам.

Он кивнул и закрыл за ней дверь. Когда они ушли, он подождал немного, прислушиваясь. Потом пошёл туда, где сидела Элиза. Он наклонился к ней.

— Мама! — прошептал он. — Мама!

Она как будто не слышала его. Её лицо осталось неподвижным, она не отвела глаз.

— Мама! — сказал он громче. — Мама!

Он прикоснулся к её плечу. Она не шевельнулась.

— Мама! Мама!

Она сидела чопорно и чинно, как маленькая девочка.

В нем поднялась клубящаяся жалость. Ласково, отчаянно он попытался разжать её пальцы, державшие руку Бена. Они только сильнее стиснули холодную руку. Потом медленно, каменно, справа налево, без всякого выражения она покачала головой.

Сломленный этим неумолимым жестом, он отступил и заплакал. Внезапно он с ужасом понял, что она наблюдает за своей собственной смертью, что вцепившаяся в руку Бена рука соединяет её с собственной плотью, что для неё умирает не Бен, а умирает часть её самой, её жизни, её крови, её тела. Часть её — моложе, прекраснее, лучше, вычеканенная из её плоти, выношенная, вскормленная и с такой болью рождённая на свет двадцать шесть лет назад и с тех пор забытая, — теперь умирала.

Юджин, спотыкаясь, обошёл кровать с другой стороны и упал на колени. Он начал молиться. Он не верил ни в бога, ни в рай, ни в ад, но он боялся, что они всё-таки могут существовать. Он не верил в ангелов с нежными лицами и блестящими крыльями, но он верил в тёмных духов, кружащих над головами одиноких людей. Он не верил в дьяволов и ангелов, но он верил в сверкающего демона, к которому Бен так часто обращался в его присутствии.