Взлёт над пропастью. 1890-1917 годы.

Дурново и Кривошеину вторили участники совещания, считавшие, что все беды начались с Великих реформ 1860-х годов, когда «слепо поддались ловко и настойчиво проповедуемым нашими лжелибералами модным идеям, рисовавшим перед нами в розовых красках разные неприменимые к нам идеалы Западной Европы. Сбились с истинного пути и в своей поспешности за этими идеалами наделали целую массу крупных ошибок»[562]. Мало того, в непонятном ослеплении вообразили, будто Россия — это какая-то Англия или Бельгия, и вместо того, чтобы обратить всё внимание на поддержку земледельческого класса, поспешили развивать фабрично-заводскую промышленность по европейским образцам[563]. Главная причина упадка поместного дворянства усматривалась в слишком «крутом переходе от натурального строя сельского хозяйства к денежному»

. Переход от крепостнического хозяйства потребовал денежных средств, которыми помещики не располагали, а тяготы протекционистской системы, воздвигнутой для оживления промышленности, легли на государство дополнительным бременем[564]. И.И. Воронцов-Дашков писал, что понимает назначение этих мер, но никогда «не согласится с покровительством, доведённым до чрезвычайности», незаметно превратившимся в тормоз развития земледелия[565]

. Ведь дворянство «черпает свои жизненные силы из земли и без земли лишается всякого сословного значения, утрачивая свою материальную независимость»[566], а потому эмблемой дворянства по-прежнему остаются «меч и плуг»[567]. Восстановление помещичьего хозяйства требует продолжительных мер специального характера, а не отдельных шагов общего плана. Представители сельского хозяйства не должны чувствовать «себя словно пасынками…» на фоне обрабатывающей промышленности, в которую происходит искусственный прилив капиталов, что создаёт «нечто вроде экономической гипертрофии в известных частях организма»

[568].

Весь этот напор критики принял министр финансов Витте, энергично отвечавший на нападки. Начал он с того, что если заботиться о будущем России, то к ней нельзя относиться как к исключительно земледельческой стране. В экономике произошли значительные индустриальные сдвиги, и их уничтожение или переустройство вновь по сельскому типу имело бы «характер самой несправедливой и самой опасной ломки сложившихся хозяйственных условий… всё это означало бы произвести такую катастрофу, подобную которой едва ли можно отыскать в истории»[569]. Витте писал о неприспособленности многих землевладельцев к сельским работам, о недостаточном умении вести дела и находить новые источники дохода, а главное — об утрате связи собственников с землёй. Иногда это усугубляется факторами личного характера, привычкой жить на широкую ногу. Если же обнаруживается унаследованная любовь к своему делу, предприимчивость — словом, те качества, которые отличают крепкого хозяина, «тогда действие общих неблагоприятных причин ощущается несравненно слабей»[570]

. Такие крепкие хозяева преобладают «в так называемых привилегированных губерниях, т. е. малороссийских, белорусских, новороссийских, южных», тогда как в Центральном регионе и в Поволжье картина обратная[571].

Весьма оригинальными следует признать рассуждения Витте об историческом месте дворянства. Российская держава выросла и окрепла на основе самодержавия; в нём вся сила нашего государственного строя, залог его будущего благополучия. Любое уклонение от самодержавного уклада, любое толкование его в свете чуждого нам европейского монархизма с сословной опорой — это вред и угроза для русской национальной идеи. Все сословия несли государственное тягло, возложенное на них верховной властью для общей пользы: духовенство просвещало светом Христова учения, горожане двигали материальную культуру, крестьяне добывали хлеб насущный, дворяне несли службу. К чему же взвешивать, какое из сословий лучше послужило своему царю?[572] Согласимся: этот гимн самодержавию трудно отнести к взглядам наследников Сперанского. Отвечая на финансовые претензии поместного дворянства, Витте был более последовательным.