Взрыв

Итак, эксперимент над собой он начнет сам, точно по рекомендациям теоретиков, по тем же, что были использованы в работе над солдатом. Запишет прежде всего в журнал, а потом приступит: снижение температуры окружающей среды, инъекция, прием препарата per os. Специалисты, скорее всего это будет Петраков, увидят записи и поймут, что прерывать эксперимент нельзя, вдобавок это запрещено инструкцией. Петракову останется лишь продолжать выполнение рекомендаций. Он, Уоткинс, будет в таком же состоянии, как и солдат. Руководители на континенте даже обрадуются новому опыту. Без особых хлопот с их стороны произошло все, только фиксируй результаты. Ему, Уоткинсу, будут оказывать столько внимания, сколько он не видел за всю свою долгую жизнь.

Он разобрал постель, разделся, отобрал препараты из солдатского резерва и перенес на тумбочку рядом со свободной, теперь уже своей кроватью. Потом раскрыл чистый журнал наблюдений и на обложке написал свою фамилию, год рождения, время начала эксперимента, затем — уже внутри журнала — все, что сейчас сделает: снизит температуру окружающей среды, примет первую дозу препарата через рот...

Бог знает что делается на свете, никакого покоя! Только что один трепал нервы, теперь вот заявился другой...

Гровс был одет, побрит, когда к нему пришел Жак. У Гровса по-прежнему раскалывалась голова. Он был недоволен визитером — не вовремя, но храбрился, показывая, что вчерашняя пьянка для него сущий пустяк. С деловым видом будто бы углубился в протокол клинических анализов подопытного солдата, но в глазах потемнело, как только попытался сосредоточиться на таблице.

— Я хочу напомнить, господин Гровс, что по нашему договору, а он у меня в сейфе, я — руководитель эксперимента. — Жак говорил сухо, будто предъявлял ультиматум. — Сейчас я отстранен от работы. Как это понимать? Договор расторгнут?

— Кто расторгал его? Когда? — отодвинул Гровс бумаги.

Перед ним стоял не прежний услужливый Жак, а человек с посиневшим лицом, с фанатично остановившимися глазами. Будто предъявляет к жизни последний счет.

— Вы, господин Гровс, не согласовали со мной работу Петракова. А ведь я — руководитель эксперимента.

— Ты что, с Луны свалился? Ты не знал, что ли, для чего Петракова зацапали?

— Знал... А все же со мной что будет? Я остаюсь без денежного вознаграждения? Вся первая часть эксперимента с солдатами — моя, вся эта подготовка успеха. Теперь мы вправе ожидать хорошего результата. И как раз я отстранен... Во имя чего же я ехал сюда? Я имею право требовать, у меня договор.

— Требовать... Вот как заговорил!.. Чего же ты требуешь?

— Выполнения условий договора! В этом документе не сказано об участии Петракова в моей работе. Если надо для общего дела — пусть! Но и в этом случае я должен оставаться руководителем, а он пусть будет консультантом. И чтобы закрепить это официальным документом. Иначе я останусь без вознаграждения — вот почему требую.

— Ты знаешь о секретности миссии Петракова. Хочешь вынести эту секретность на страницы документа?

Жак подступил вплотную к Гровсу:

— Разве не существуют документы более секретного содержания? Я требую своего, личного, законного!

— У тебя, Жак, негативная галлюцинация.

— Господин Гровс, давайте о деле, только о деле. Если не удовлетворите мое законное требование, то я использую силу закона, силу документа. Что предприму — пока не знаю, но сидеть сложа руки не буду! — Как вырвались эти слова? Жак будто задохнулся: — Вы, господин Гровс, постарайтесь правильно понять меня и мое положение...

— Все понимаю, Жак. Ты свободен. — Холодно, не моргая, смотрел Гровс. — Я всегда правильно понимал тебя. Хорошо понял даже... у моря. За такие вещи раньше к барьеру вызывали... Так что все мне ясно.

Покраснел Жак, взгляд его начал метаться, не останавливаясь ни на Гровсе, ни на старинных картинах в массивных с позолотой рамах, висевших на стенах.

— Это... какое-то недоразумение, господин Гровс...

Каменел, словно безжизненным становился Гровс. Он думал, что Жак не случайно в свое оправдание заговорил о недоразумении. Откуда бы ему знать, что имеет в виду сам Гровс? Значит, напоминание о море попало в цель. Ишь покраснел, забеспокоился. Сомнения, что Уоткинс, может быть, наговорил на человека, забылись, и врезалась в сознание лишь растерянность Жака. Он, конечно, не ожидал такого разговора, не ожидал потому, что был уверен: Гровс у моря так напился, что не в состоянии был что-либо заметить и запомнить. Ошибаетесь, господин Сенье, как вы ошибаетесь! Уже был уверен Гровс, что о проступке Жака он сам догадался, своим умом постиг истину и сообщение Уоткинса тут ни при чем. Проступок-то какой... Лейда! Пошла бы она к черту... Не одну Лейду знал он за свою жизнь и еще не одну, был уверен, узнает. Посягнуть на интересы самого Гровса, какими бы ни были эти интересы, мелкими и низменными или совсем другими, — вот в чем дело. И посягнул именно этот вот всегда учтивый и исполнительный джентльмен. Гровс уже знал, что никогда не забудет проступка Жака и не простит.

— Я повторяю: ты, Жак, свободен.