X-avia

посторонней помощи. Отверженной Городом, мне надо поцеловать смелых мужчин,

которые, как мне казалось, меня защищали.

Скоро начнутся провозки, и мое имя сотрется из памяти, останется одним инициалом,

который и то могут срезать для краткости. В фешенебельной гостинице Бангкока,

орхидеи, Будды, золотые слоны, всей своей фиолетовой лепестковой нежностью, всей

своей Боинг-747-овой тяжестью, они снова вгрызлись мне в голову шелковым бантом на

новую прическу от моего персонального стилиста Хельги Шмерц, эти мысли не давали

мне спать в городе, где тебе бы, Кристабель, очень понравилось: там полно твоих

любимых праворульных тачек!.. Все-таки я обожаю свою работу. И не могу представить,

как можно трудиться на земле, на этом конвейере с печивом, бедная моя подружка

Кристабель, скоро откроют набор бортпроводников, ты пойдешь учиться, и совсем скоро

мы с тобой будем летать вместе, обещаю! Нам будет так здорово работать вместе, мы

быстрехонько управимся с любым количеством пассажиров, я покажу тебе другие города

и страны, это будет очень интересно! Начнутся первые провозки, и ты познакомишься с

новыми интересными людьми.

Мою последнюю поездку на Гору снимали бы фоторепортажем для Vogue, не иначе.

Когда я, в своем крутейшем авиационном пальто, лежала на снегу там, наверху, я

смотрела в небо, которое никому у меня не забрать: ни Хельге Шмерц, никому; я

раскинула руки в стороны, в одной руке были ключи от машины, в другой – эти сладкие

зимние вишни из Франции, посылка от одной коллеги, в кармане – свернутая газета «X-

Avia» (В «Признаках» вооруженная Мира уже добралась до самого Кафедрального

Собора!)… И этот снег, эти сладкие зимние вишни из Франции, темно-синее пальто, мои

смоляные пряди, и серебряные, ледяные самолеты, облитые специальной жидкостью

против обледенения, все эти лайнеры в пустом небе надо мной, надо мной, стюардессой

Клео на вершине Горы, единственной хичкоковской стюардессой авиакомпании «Schmerz

und Angst».

Глава 19.

Грушевый пирог для Макса Брода26

«Не продается вдохновенье,

Но можно рукопись продать.»

(А.С.Пушкин, «Разговор книгопродавца с поэтом»)

Последнего сентября я, фасовщица Кристабель, ожидала визита своего издателя и

душеприказчика Макса Брода в новый дом в Садах. До этого вечера с все подступающими

заморозками, парикмахерскими кабинетами и неизбывными каменоломными сменами

гнали вперед предсказуемую, ожидаемую, календарную осень.

Моя маменька примчалась из самой Венеции, чтобы оглядеть новый быт

единственного ребеночка, чтобы привезти все якобы необходимое для моей внезапной

самостоятельности: модную итальянскую скатерочку вместо той грошовой, купленной в

супермаркете «Не слезать с карусели!», удобный штопор, и, в качестве бонуса, черный

виноград и восемь плиток моего любимого Lindt. Я, в свою очередь, показывала маменьке

окрестности – нашу Гору, конечно же, и речку за Горой, и трансформаторную будку в

конце поселка, в начале подъема – с ее крыши можно было видеть самолетики

взлетающие и самолетики, идущие на посадку. Наши самолетики – наша жизнь, авиация

важнее жизни, говорил Монсьер Бортпроводник И., которого сегодня, как раз не было

дома. С утра он поехал к своей маменьке за иные окраины, переглядываясь с близорукими

шлагбаумами,

строго-настрого

запрещавшими

любым

городским

автомобилям

прикасаться или хотя бы близко подъехать к его священной изумрудной электричке, ехал-

ехал, тук-тук, стук колес, рельсы-рельсы, шпалы-шпалы, и далее по долгой горбатой

спине.

В день маменек изумрудная электричка стучала так много километров, так много

сантиметров волос отклацали парикмахерские ножницы в Садах. Ясное дело, я хотела

показать маменьке все окружающие меня удобства. А так как газетный киоск был уже

закрыт, магазин продовольственных товаров ее не интересовал, то из всех развлечений в

Черных Садах оставалась одна лишь только парикмахерская. Я расхваливала ее

недороговизну, и в итоге затащила туда маменьку. Пока мастерицы поселка причесывали

ее и ровняли неспокойную окантовку локонов хладнокровным наточенным металлом, я

сидела рядышком в креслице и слушала по радио песенки для салонов красоты. Радио

пелось голосом Софи-Эллис Бэкстор. Потом я провожала маменьку до круга, до конечной

автобусной остановки под названием «Гора». И мама отмахнулась, сказала, что уже давно

заказала такси, которое доставит ее прямиком на обратный рейс в Венецию – благо до

аэропорта ехать совсем близко. И такси в самом деле приехало, стоило лишь колесику и

кременьку пустить свою первую искру в моей зажигалке с надписью «Made in Austria» на

дне – последний подарок Дантеса, как из-за угла, из-за остроколенчатых, загнутолокотных