Ýòêèíä À. Âíóòðåííÿÿ êîëîíèçàöèÿ (Áèáëèîòåêà æóðíàëà «Íåïðèêîñíîâåííûé çàïàñ») - 2013.djvu

Постколониальная теория с ее открыто политическим ме­тодом чтения важна для понимания канонических текстов рус­ской литературы. В тех случаях, где канон создан доминантной культурой, современные критики ищут маргинальные тексты, чтобы услышать подавленную часть исторического опыта — голоса субалтернов, которые говорили с трудом, не высказыва­лись прямо и оставляли аллегорические записи в неожиданных местах. Канонические тексты русской литературы, однако, по­явились не в низших сословиях. На много голосов их авторы говорили за себя и, одновременно, за субалтернов с их молча­нием, страданиями, жертвами. Эти авторы оказались способны к такой сложной, полифонической речи — великому памятни­ку человеческой солидарности — потому, что сами испытали политическое преследование в его чистом виде, не обязатель­но сопровождавшееся расовыми дискриминациями и эконо­мическими бедами. Обманывая цензуру и отправляясь за кни­ги в ссылку, многие русские писатели стали жертвами в собственной стране. Эти белые, образованные, часто состоя­тельные люди принадлежали к угнетенному меньшинству. Их маргинальные чувства вылились в канонические тексты, и по­тому британские поклонники Толстого сравнивали его с Ганди столь же часто, как Франц Фанон или писатели Гарлемского

Ренессанса ссылались на Достоевского. Одна группа писателей была рождена среди имперской элиты, другая — среди колони­зованных народов, но сходство между ними оказалось важнее различий. Это было сходство между внешней и внутренней колонизацией.

Во Франции и Германии создание нации из аграрной куль­туры тоже напоминало самоколонизацию: «народ», разделен­ный по сословиям, провинциям, диалектам и сектам, превра­щался в единую «нацию» (Weber 1976). В России этот процесс принял трагическую форму нескончаемых катастроф, которую будущий историк, с легкой руки Троцкого, назовет «перманен­тной революцией». Поощряя государственный национализм и этнографические исследования, в середине XIX века империя спонсировала открытие крестьянской общины, которую потом все более радикально интерпретировали славянофилы, народ­ники и социалисты. С открытием неправославных сект к рос­сийской жизни стало возможно применять немецкие романти­ческие клише, французские утопические идеи и американский опыт религиозного инакомыслия. Зажатая между империей, которую ей не удалось свергнуть, и общиной, которую ей не удалось сохранить, русская мысль преподнесла миру блестя­щий, трагичный и глубоко человечный урок. Благодаря русской литературе крепостные, разночинцы, сектанты и другие субал- терные группы говорили с современной им публикой и до сих пор говорят с нами. Созданная авторами из высших классов, чья судьба иногда отличалась, а иногда повторяла судьбу их непривилегированных героев, эта литература стала постколо­ниальной задолго до появления этого термина.