Ýòêèíä À. Âíóòðåííÿÿ êîëîíèçàöèÿ (Áèáëèîòåêà æóðíàëà «Íåïðèêîñíîâåííûé çàïàñ») - 2013.djvu

Два историка из Калифорнии, Гарольд Фишер (соратник Голдера по АРА) и Джордж В. Ланцев, продолжили труд Голде- ра (Dubie 1989; Emmons, Patenaude 1992). Рассуждая о меховой торговле уже в 1950-х годах, Ланцев писал, что «никогда еще погоня за одним-единственным товаром не приводила к при­обретению столь огромной территории, как это было в Рос­сии» (введение к Lantzeff, Pierce 1973). Можно добавить, что ни одна погоня за одним-единственным товаром не была столь же прочно стерта из истории человеческих страданий. Мы кое- что знаем о Кортесе и о Куртце, но, глядя на роскошные порт­реты одетых в меха английских королей, никто не думает о малых народах Арктики, которые меняли эти меха на милость российского государя.

Склонность к приключениям

Екатерина Великая объясняла необходимость монархичес­кого правления в России ее необычно большой территорией. Но зачем была приобретена сама эта территория? Екатерина утверждала, что «огромным протяжением земли от Иртыша до Курильских островов...» Россия обязана «склонности к при-

135

ключениям», свойственной русскому народу (1869: 256). Про­свещенная императрица игнорировала грубую экономиче­скую реальность: эти земли были захвачены в поисках пушни­ны. Однако Российская империя сохранила контроль над ними и после того, как пушнина закончилась, а этот факт не поддается экономическому объяснению. Исключая лишь Аляс­ку, вся территория пушного промысла осталась под властью России, даже когда зверь исчез и земли потеряли коммерче­скую ценность. В XIX веке они использовались как место катор­ги. В советское время там строились военно-промышленные объекты, но и они не изменили картину. Огромные простран­ства Северной Евразии, по размерам далеко превосходящие Европу, остаются слабо заселенными и неразвитыми (Hill, Gaddy 2003).

Но в XX и XXI веках эти земли пушной торговли стали иг­рать новую и важную роль, которая удивительно похожа на прежнюю. Те самые территории, что поставляли меха средне­вековым Новгороду и Москве, давали и дают средства к суще­ствованию СССР и постсоветской России. Нефтегазовые место­рождения Западной Сибири были открыты на тех же землях югры, хантов, манси и других северных народов, которые были колонизованы ради пушнины. Как и в те времена, истощив ста­рые месторождения, промышленники двигались все дальше на восток в поисках новых заповедных богатств. И потребители российской нефти и газа все там же, от Гамбурга до Лондона. Трубы Газпрома тянутся по суше от Москвы через Польшу в Лей­пциг, повторяя сухопутные пути московской меховой торговли. «Северный поток» — подводный газопровод, который несет в Се­верную и Западную Европу газ из Западной Сибири, — проходит точно по старинным морским путям ганзейской торговли с Новгородом.

Географически эти совпадения случайны: в других местах нефть и газ добывают не в лесах и болотах, но в морях и пус­тынях. Эстетически нет ничего менее похожего, чем нефть и мех. Но политически между экономикой, которая зависит от

136

экспорта белки и соболя, и экономикой, зависящей от экспор­та газа и нефти, много общего. Обе они — жертвы ресурсного проклятия, которое ставит экономику в зависимость от моно­ресурса, оставляя прочие ее ветви неразвитыми и неконкурен­тоспособными. В течение столетий российской истории тор­говля ресурсами стала для государства основным источником дохода, организация их добычи — главным занятием, контроль над транспортировкой их через Евразию — исключительной ответственностью. Такой промысел требует специализирован­ных навыков, которые имеют мало общего с работой остально­го населения, и участвуют в нем немногие. Аппарат безопасно­сти становится идентичен добывающему государству, а население становится ненужным. В свое время Ханна Арендт писала, что «излишнесть массового человека» является основой тоталитаризма (Arendt 1966:11). Проще говоря, в этих услови­ях неизбежно возникает общество, подобное кастовому: малая и сущностно важная часть населения, которая участвует в тор­говле моноресурсом и его охране, живет иначе, чем большая и избыточная часть, которая существует дотациями, получаемы­ми от первой части, и натуральным хозяйством.