Ýòêèíä À. Âíóòðåííÿÿ êîëîíèçàöèÿ (Áèáëèîòåêà æóðíàëà «Íåïðèêîñíîâåííûé çàïàñ») - 2013.djvu

Императору удалось переделать гаремного мальчика в ар­тиллерийского офицера, но более масштабные задачи, считал Пушкин, не удались Петру: его подданные с «упорным постоян­ством» сохраняли «бороду и русский кафтан», и «азиатское не­вежество царило при дворе». В этой популярной истории вид­на работа обратного ориентализма: в черном африканце видят личность и облекают его властью, а русские подданные подвер­гаются ориентализации оптовым, безличным способом. Чер­ный предок Пушкина — африканский строитель фортифика­ций в Сибири и причалов в Эстонии — был восхитительно имперской фигурой (Barnes 2005). Но он вовсе не относился к себе и к своему прошлому как к terra nullius, а был скорее анти­примером. Ганнибал не скрывал своего африканского проис­хождения, но, напротив, открыто им гордился, в чем ему следо­вал Пушкин. В своем поместье под Псковом Ганнибал построил дом в южном стиле, неизвестном российской провинции. По­лучив русское дворянство, он заказал себе герб со слоном в

1 См.: Ермичев, Златопольская 1989: 388; Riasanovsky 1985: 104; Кагар- лицкий 2003: 222, Cracraft 2004. 

146

Илл. 10. Герб Абрама Ганнибала. Около 1742. 

центре щита и девизом «Fortuna vitam meam mutavit optime» — «Фортуна жизнь мою изменила чрезвычайно» (Леец 1980: 117; Телетова 1989).

В рассуждениях русских философов и критиков

terra nullius — скорее исторический период, чем определенная тер­ритория. Рисуя картину допетровской Руси как страны пыток и невежества, Белинский видел в ней много «азиатского, вар­варского, татарского» (1954: 5/103). «Неподвижность и окаме­нелость слиты с Азиею, как душа с телом», — писал Белинский, настоящий ориенталист в точном понимании этого слова по Сайду. Развивавшее сходные мысли «Философическое письмо» Чаадаева, опубликованное в журнале «Телескоп» в 1836 году, вызвало скандал. Николай I отправил в ссылку редактора «Теле­скопа», философа Николая Надеждина, а Чаадаева поместил под домашний арест. Еще одним действующим лицом был врач Чаадаева, Иван Ястребцов, который стал одним из его учеников (Сапов 1991). Под давлением три мыслителя придали той же идее новое значение. Свобода России от исторического насле­дия — не ее недостаток, а преимущество. Пересказывая идеи Чаадаева, Ястребцов писал: «Россия свободна от предубежде­ний; ...прошедшее как бы не существует для нее... Она есть бе­лая бумага, пишите на ней» (1833: 197). В ссылке Надеждин формулировал выразительно и немного комично:

Мы дети, и это детство есть наше счастье... С нашей про­стой, девственной, младенческой природой, не испорчен­ной никакими предубеждениями, <....> можно сделать все без труда, без насилия: из нас, как из чистого, мягкого вос­ка, можно вылепить все формы истинного совершенства. О! какой невообразимый верх дает нам пред европейца­ми это святое, блаженное детство! (1998: 26).

Благодаря их детству и девственности, Россия и русские — идеальные объекты для имперской трансформации. После скандала с Чаадаевым эта российская идея гражданского ин­фантилизма стала привычной. Белинский называл русский народ «юным, свежим и девственным» (1954: 5/119). Историк Соловьев верил, что «русский человек XVIII века явился совер­шенно чистым, вполне готовым к восприятию нового — одним словом, явился ребенком» (1856: 500). Меняя метафоры от бе­лой бумаги к чистому воску и от варварства к девственности, идея

terra nullius утверждала трансформирующую энергию имперской власти.

Место власти

Одержав первые победы в Северной войне (1700—1721), Петр I захватил у Швеции дельту Невы и вместе с ней контроль над стратегически важным речным путем из Балтийского моря в Новгород. В 1712 году Петр перенес резиденцию и часть ад­министрации в Санкт-Петербург (многие структуры прави­тельства оставались в Москве еще пятьдесят лет). По праву за­воевания эта земля принадлежала ему. Но право завоевания действовало в колониях; в Европе XVIII века земли переходили от одного государства другому по международным договорам. Согласно этим договорам Швеция получила право на эти зем­ли в 1 б 17 году и сохраняла его до 1721 года. Ключевский писал: «В России центр — на периферии» (1990а: 369). Более того, сама столица была основана на чужой, новой земле. Петру, счи­тал Белинский, «нужна была почва совершенно новая, без пре­даний, где бы его русские очутились совершенно в новой сфе­ре и не могли бы сами собою не измениться в обычаях и привычках жизни» (1954: 5/145).