За девятое небо

Любава кротко кивнула, но серо-голубые глаза наполняло сомнение – Кудеяр видел, что Любава не верит его словам, полагая его тревогу напрасной, – царица будто была далеко от него, и до её чувств не удавалось достучаться. Перед ним словно была не та Любава, что слагала песни о сыне торговца Мореграда, ставшего царём Солнцеграда, а её тень. Царь вновь против воли подумал о Веславе и Василисе и, с трудом отогнав мысли, обнял жену.

– Верь мне и будь со мной, что бы ни случилось, – прошептал он, отстранившись, и Любава кивнула с немой покорностью, от которой Кудеяру делалось тошно.

Царь, взяв Любаву под руку, с тяжёлым сердцем покинул покои.

* * *

Марфа и Оленья помогли Злате облачиться в её лучшее парадное платье: тёмное как ночь, усыпанное прозрачными, как слеза, камнями; закрепили подбитый серебряной парчой плащ и с поклоном расступились. Царевна оглядела себя в зеркало – древнейшее чудо, созданное мастерами-стекольщиками в незапамятные времена для жены Твердимира. Отец велел облачиться в чёрное, но она выбрала платье цвета ночного неба – тёмно-синего, глубокого и бескрайнего, как тоска, что сковала душу.

Когда Злата спустилась в нижние палаты царского терема и встретила отца, тот покачал головой, оглядев непокорную дочь.

– Своенравна и сильна, – произнёс бархатно Драгослав, улыбнувшись, и тоска, тяготившая царевну, отступила.

– Как и полагает Наместнице великого царя, – вскинула подбородок Злата, свысока оглядев стоящую рядом со своим отцом облачённую в чёрный бархат Мирославу. Бывшая служанка, которую вчера на ужине Драгослав представил как новую ключницу и волхву, злила царевну. Мирослава была кроткой и на все выпады царевны отвечала полуулыбкой, напомнившей Злате улыбку Великой Волхвы Славеры, что ещё больше злило царевну. Драгослав лишь улыбался, смотря на их брань.

Бронимир же на ужине был чернее тучи и не сказал Злате и слова. И сейчас, выходя из царского терема вместе со Златой, Драгославом и свитой, среди которой был и Кудеяр с женой, князь не смотрел на царевну – мысли, одна тяжелее другой, одолевали Бронимира, и он страшился того, что Драгослав их прочитает.

Злата, гордо спускаясь с лестницы теремного дворца рядом с отцом, хмуро поглядывала на князя, который не обращал на неё внимания, – неужели он так истолковал её слова, когда она ещё на корабле велела ему уйти прочь? Почему князь решил её послушаться именно сейчас, когда был так нужен? Злата невольно вздрогнула от своих дум и отвернулась от Бронимира: как она смела думать, будто ей кто-то нужен? Неужели её дух так ослаб? Злата покосилась на гордую Мирославу, что шла по другую руку отца, – она не посмеет стать слабой, пока рядом с отцом находится та, кто может занять её место. Злата зажмурилась и покачала головой: ещё одна будто чужая мысль! Никто не посмеет занять её место! Взгляд царевны невольно упал на Инагоста, который единственный из мертвецов был в обличье человека, а не туманом, и душу вновь сковала тоска… Что же она наделала… Что же они наделали… Царевна вновь бросила взгляд на Бронимира, но князь так и не посмотрел в ответ.

За Драгославом, Златой и Мирославой шествовали Кудеяр, Любава и Бронимир и остальные придворные в окружении царских витязей.

Холодный ветер сумрачного утра донёс на своих крыльях протяжный звук горна, и на Дворцовой Площади показалась процессия волхвов, что несли через весь Солнцеград Царскую Огнивицу, за которой, чтя традиции, следовали горожане.

Драгослав гордо спустился по ступеням дворца и присоединился со свитой к волхвам, во главе которых шёл Миодраг. Нынче у Бессмертного не было надобности проходить весь город со служителями Богов, как в былые времена, – он и так явился из Царствия Мёртвых, и живые должны почитать за честь его присутствие.

* * *

Великий Зал Богов главного Свагобора Сваргореи окутал тёмный туман: навьи Мора, разбуженные Кощеем Бессмертным, ждали своего будущего царя. Резные ставни высоких окон были открыты, и призрачный свет тёмного утра струился сквозь них серебром, разливаясь по искусной росписи багряных стен и колонн, отражаясь от алмазных звёзд Краколиста, распустившегося на тёмно-синем своде, подле которого плыли огнивицы с небесным огнём, чьи всполохи отражались от рун, украшающих паруса купольного свода. Подле капиев Великобожия, располагающегося на постаменте в сердце зала, горел огонь-Сварожич, и курильницы с благовониями источали пряный аромат. Холодный воздух застыл.

Собравшиеся в ожидании гости замерли: никто не осмеливался сказать вслух, но многие веденеи, князья и купцы теперь полагали Веслава правым, хотя и гневались на него за то, что оставил трон в такое неспокойное время. Говорить подобное при умертвиях было страшно – из Царствия Мора возвратился не только Кощей и его дочь, но и целое мёртвое воинство, что казалось куда страшнее колосаев, которых, по слухам, мертвецы изгнали.

Распахнулись резные створы дверей, и тревога ещё больше сгустилась тишиной, нарушаемой лишь шелестом дорогих одежд: в Великий Зал Богов вошла торжественная процессия.