Забереги

Не хотелось ему об этом думать, но зазвенел висевший на стене телефон. Максимилиан Михайлович после долгой возни, будто концы проводов связывали на морозе, покашлял в трубку и спросил:

— Коровы как у тебя, хоть на веревках висят?

— Висят, — откликнулся Федор, — но очень плохи. Завтра косить поеду. Возок какой осоки насшибаю, и то корм.

Чувствовал он, как Максимилиан Михайлович собирается с духом. Уговаривать начнет? Но какие уговоры, когда подошло самое голодное время и для скотины, и для людей. Кричать? Но голос он и так в этих криках надорвал, еле-еле выходят слова из больной груди. Нет, просто пожаловалось начальство:

— Не знаю, что и делать. Дохнут по колхозам коровы, а разрешить убой я не могу.

— Не разрешай, ежели так, — ответил Федор, все еще не решаясь признаться в своем грехе. — Дохлое мясо, оно вкуснее.

— Да ты смеешься, что ли, Федор? Смотри, заплакать бы не пришлось.

— Вот и я о том же…

— О чем ты? О чем, Федор?

— О том. О слезах председательских. Сколько они нынче стоят?

— Ни гроша единого. Ты чего, Федор? Чего загадки мне задаешь?

— Думал было задать, да передумал…

— Чего так?

— А того. За длинный язык председателя-то как раз и вешают…

На той стороне тихо стало, только шебаршало что-то, будто мерзлые телефонные провода связывали на ветру голыми руками. И пока там молчали, Федор уже окончательно решил: попридержать надо язык, авось и оживут как-нибудь мертвые коровки…

— Скрываешь что-то, Федор, — вроде как перенесли связанные наконец-то провода его беспокойство с той стороны на эту сторону моря, кружным путем, через Череповец.

— Скрываю, да тебе-то что за беда? Головы и хвосты пока висят в сохранности, с завтрашнего дня начнем подкашивать осоку, дотянем до травки. Ты успокойся, не кричи зря в телефон. Слышь?..

На той стороне моря так закашлялись, так заскрипели плохо связанные провода, так заворчали женские голоса, что он повесил трубку. Чего толочь в пустой ступе? Надо завтра на сенокос собираться, коров кормить, а сегодня надо мясо в ледник перетаскивать, — люди хоть и не коровы, таковские, а тоже есть хотят.

6

Сенокосы по речке Ольховке были когда-то отменные. Выморочная деревня Корчевье, на месте которой встало новое Избишино, ими только и жила. Поля не очень хороши, да и маловато для большой деревни, а сено луговое давало мясо и особенно масло вологодское, которое в липовых бочонках развозили по столицам. Травы росли сочные, цветистые. Мужики в той лесной стороне сидели крепко, по дальним базарам с тяжелым грузом, вроде молока и творога, не ездили, на масло все молочное добро пускали. Слава хорошая, и денежка неплохая.

Того же мнения держались и после революции сметливые мужики, стригли душистый цвет на лугах. Вдосыть навоевавшись, люди поесть захотели, а им как раз и подают маслице к столу: извольте хорошо покушать и хорошо заплатить! И платили им чистой денежкой, без обмана, потому что и масло было, не в пример другому, без всякого обмана, духмяное и сочное, как июльский цвет. Теперь в деревне, считай, никого не осталось. А кто и оставался, уезжал от нее подальше в другие края или в город, в тот же Череповец, на шлюзы и пристани, где и народ требовался, и жить весело. Деревня Корчевье, когда-то вставшая посередь выкорчеванного дремучего леса, опустела, а потом и вовсе обезлюдела. Дома частью распродали, частью растащили, а многие и пожгли бежавшие с севера уголовники, — извечно по Забережью пролегала их тайная тропа. В несколько лет от деревни и следа не осталось, сдобренные пеплом дворища затянуло чернолесьем, так что когда нагрянули сюда избишинцы, им опять корчевать пришлось. Но они о том не жалели; манили их сюда все те же заповедные луга по речке Ольховке. Крепкие головы, вроде Алексея Сулеева и Кузьмы Ряжина, о том думали, а все ж маленько просчитались: луга забрало море. В начале переселенья луга еще были, вода в Ольховке невысоко поднималась, не затопляла сенокосы. А потом море постепенно наполнялось, взбухали впадавшие в него ручьи и речки, непроходимыми стали лога, в низменном Забережье вода так сатанинской чернокровью и пошла по всякой впадине. И хоть полностью ольховские луга не затопило — притопило их порядочно, треть какую только и можно было косить. А воды там, на бывших лугах, с гулькин нос, трава по старой памяти пробивалась, и довольно хорошая, только не взять ее было по мокроте. Вот и надоумились: по льду косить. Так и прошлой осенью было: похватали немного, да рук не хватило, под снег трава ушла.