Заблудившиеся

Аронов недоверчиво повел носом, но тяжелого запаха не почувствовал. Пахло ветхими бумагами, сыростью, насквозь пропитавшей деревянную постройку конторы.

— Тут вчера мышей морили, — соврал Аронов, понимая, что настроения парню не испортил, скорее наоборот.

— Люблю справедливую критику, — сказал Сергей, обнажая в кривой усмешке порченные табаком мелкие зубы. — После критики хочется стать лучше. Иногда. А иногда наоборот.

Он пригладил волосы и внимательно посмотрел на Аронова.

В эту самую минуту Яков Григорьевич вдруг почувствовал неосознанную, совершенно беспричинную опасность, исходящую от этого молодца с грязными патлами в вытертой старой кожанке. Аронов, всегда доверявший своей интуиции, даже задумался, откуда появилось это внезапное ощущение, но постарался задавить в себе это странное чувство, подумав, что здесь, в своих стенах, просто смешно опасаться какого-то дешевого гастролера. Обойдя письменный стол, он сел в свое рабочее кресло и потянулся к пачке с сигаретами.

— Включи, пожалуйста, свет, а то что-то темно, — попросят он парня.

Пока тот ходил к выключателю, открыл верхний ящик стола и быстро сунул в карман брюк выкидной нож. Пятнадцатисантиметровое лезвие, заточенное с обеих сторон, острое, как бритва, выскакивало из рукоятки, стоило нажать хромированную кнопочку. „Не Бог весть какое оружие, — подумал Аронов, — но иногда помогает. Среди этих молодых оболтусов попадаются совершенно неуправляемые типы, настоящие психопаты“. Сергей щелкнул выключателем, и под потолком загорелась пыльная шести рожковая люстра — такие вышли из моды лет двадцать назад.

Тут Аронов вспомнил о газовом пистолете, лежащем в том же верхнем ящике в дальнем углу под газетой, но время, чтобы вытащить его и сунуть за пояс брюк, было упущено: Сергей возвращаются к своему стулу. „Это называется старость, — подумал Аронов, прикуривая сигарету. — Беспричинные страхи, болезненная мнительность. Этот бесполезный нож, этот газовый пистолет, которым я сроду не пользовался. Смешно. Лучше уж принести сверху дробовик и держать под рукой, чтобы сохранять уверенность в себе. А еще лучше — успокоительное“.

Сергей заскрипел стулом, укладывая ногу на ногу, вытащил из кармана пачку дешевых сигарет и пустил в Аронова струю тошнотворного дыма.

— Вот теперь, когда ты закурил, здесь действительно тяжело пахнет, — сказал Аронов, принюхиваясь. — То ли конюшней, то ли свинарником. Эти папироски, небось, из навоза делают.

— Говорят, человек ко всему привыкает, — Сергей разглядывал кончик своей сигареты. — Даже к такому табаку — и то привыкает. Бедность. Этот период своей жизни, если он у вас был когда-то, вы, наверное, давно забыли. А мне еще много нужно работать, чтобы выбраться из нужды.

Сергей криво усмехнулся.

„Какая порочная ухмылочка“, — подумал Аронов. — Разводит тут вонь своими сигаретами. И теперь его разглагольствования выслушивать приходится». Он посмотрел на двор через мутные, давно не знавшие тряпки стекла. Невесомые снежинки, казалось, навсегда застыли в воздухе и уже не опустятся на землю.

Аронов задумался. «Восьмерка» была в прекрасном состоянии, совсем новая, пробег меньше двадцати тысяч, на такую игрушку покупатели найдутся. Придется, правда, повозиться с номерами, документами, но это мелочи. Парни запросили за машину более чем умеренную цену, но Аронов рассчитывал, что и эту цену можно снизить едва ли не вдвое. Сразу видно, ребята деньгами не избалованы, впереди праздники, а они хотят погулять.

— Ты чего озираешься? — спросил Аронов, улыбаясь. — Хочешь залезть сюда, когда стемнеет? Это легко сделать. Замок паршивый, его гвоздем открыть можно. Но не советую, по-дружески не советую. Здесь нечего взять, кроме истлевшей макулатуры. Деньги я в конторе не держу, — Аронов широко улыбался. — Ладно, это я так, шучу.

Аронов смотрел на двор. В субботу первых клиентов можно ждать только к полудню, не раньше. Рабочие достраивать новые боксы сегодня не придут, к одиннадцати явятся механики, у них есть срочные заказы. Примерно в это время обещал позвонить Валерий Станиславович Лазарев, дело с домостроительным комбинатом, сулившее огромный, невиданный барыш, подходило, как бы не сглазить, к концу.

По словам Лазарева, теперь комбинат можно взять голыми руками, заплатив чисто символическую плату, или убрать с дороги тех, кто на ней еще остался. Ни тот, ни другой вариант не сулили значительного риска. Аронов расстегнул пуговицы вязаной кофты и круговыми движениями погладил слегка округлившийся живот.

— Старость не радость, — сказал он вслух, отвечая на собственные мысли. — Живешь вот, живешь, — начал он, но не закончил.

Внимание отвлек Терентьев, старик из ближнего поселка, убиравший территорию автосервиса, который в потрепанной солдатской шапке с опущенными ушами и черной, прожженной на спине латаной телогрейке медленно прошел под окном, держа на плече лопату, как ружье. Эту широкую лопату для уборки снега дед именовал движком. По штату Терентьев числился дворником, но брался за любую самую грязную работу, которую только предлагали.