Забвение истории – одержимость историей

Позиция Вальзера становится в данном контексте более объяснимой. Это позиция человека, который чувствует себя латентно обвиняемым и хочет освободить себя, а также других от подобного морального диктата. Поэтому он открещивался от доброжелателей, говоривших, будто его якобы «неправильно поняли»; Вальзер настаивал на «освобождающем воздействии» своего выступления. Он произнес бунтарскую речь и гордился совершенным прорывом. Кроме того, в своей речи он энергично протестовал против того, чтобы «наш позор выставлялся на долгие времена». Если Вальзер оперировал в парадигматике стыда категорией «позор», то Бубис говорил в парадигматике вины о «преступлении». Тем самым оба вернулись к старому конфликту, ясно обозначенному Ясперсом еще в ранние послевоенные годы. Главное противоречие между Вальзером и Бубисом состоит в различной оценке памяти. Обе стороны проявляют крайнюю чувствительность к чужой позиции по данному вопросу. Этнические немцы страдают комплексом незаслуженного обвинения, немецкие евреи страдают комплексом несправедливого забвения. Вместо того чтобы объединить обе позиции в совместной памяти, Вальзер и Бубис чувствуют, что память их разделяет. Вальзер воспринял память другого как обвинение в свой адрес. В своем выступлении он использовал аргументы как из парадигматики культуры вины, так и из парадигматики культуры стыда. К парадигматике культуры стыда он обращался всякий раз, когда речь шла о коллективном «мы» немецкой нации, а к парадигматике культуры вины – когда говорил об индивидуальном «я». Он признавал историческую вину немцев, но она ограничивалась у него сферой личной совести и не имела политического характера. На уровне коллектива для него действуют старые масштабы национального достоинства и подлежащей восстановлению чести. Подобное разделение оборачивается приватизацией немецкой вины и отказом от ее национального признания, то есть ее исключением из публичной политической сферы. Напротив, для Бубиса травматический исторический опыт настоятельно требует помнить прошлое. Помнить, как неоднократно повторял он, не значит обвинять. Бубис не мыслит в парадигматике культуры стыда, но не мыслит он и в парадигматике культуры вины, ибо воспоминание не имеет для него целительной силы, оно не ведет ни к искуплению, ни к примирению. Но оно ведет к солидарности. Любой намек на ограничение воспоминаний оборачивается для Бубиса реактивацией пережитой травмы. Этим объясняется его повышенная чувствительность. Накопившиеся страхи прозвучали в реплике, которая едва слышно вырвалась у него в конце примирительного разговора с Вальзером, организованного редакцией газеты «Франкфуртер Альгемайне Цайтунг»: «Пятидесяти лет после Аушвица считается достаточно, а двух тысяч лет после распятия Христа – все еще нет!»

При всей значимости понятий «стыд» и «вина» для старших и молодых поколений, переживших войну, поколение немцев, родившихся после войны, вряд ли сможет воспользоваться этими понятиями, чтобы выразить свое отношение к Холокосту. Парадигматика культуры стыда с ее категориями национальной чести и национального позора стала нам столь же чуждой, как и культура вины с ее категориями покаяния, искупления, сопричастности и внутреннего морального преображения. Оба эти языка стали одинаково чужими для послевоенных поколений, чтобы суметь выразить на них свои переживания и убеждения. Это не значит, будто нам неведомы стыд и вина, но для разговора о ней необходим новый язык – язык ответственности и памяти. Политическая и моральная ответственность, не имеющая срока окончания, находит устойчивое выражение только в виде индивидуальной памяти и публичной коммеморации. То, что нация обязуется помнить о собственной вине, является новацией для всемирной истории, но это касается отнюдь не только Германии. Всюду в мире жертвы политических репрессий и массового уничтожения людей требуют политического признания своих страданий[265]

. Память о преступлениях, совершенных от имени немецкого народа и представителями этого народа, стала прочной составной частью национального самосознания немцев. Для последующих поколений это историческое наследие вины должно найти адекватное соответствие в работе системы политического образования и в формах ответственности, которые и на будущее позволят распознавать действие механизмов расизма и дискриминации, где бы это ни происходило.

1945 – Слепое пятно немецкой мемориальной истории