Забытый вопрос

Я было хотѣлъ продолжать на ту же тему, но черезъ голову Герасима Ивановича встрѣтился глазами съ неодобрительнымъ взглядомъ Вася и заговорилъ о чемъ-то другомъ…

Еще черезъ день отправились Рындины, отецъ съ сыномъ. Далеко нечувствительный на видъ, почти всегда грубый и рѣзкій въ пріемахъ своихъ, Саша неожиданно залился слезами, прощаясь съ Богдановскимъ, съ Анной Васильевной, съ товарищами дѣтства, — и въ первую минуту ужасно устыдился своихъ слезъ. Онъ торопливо глоталъ ихъ, топалъ ногой, сжималъ брови и готовъ бы былъ, кажется, прибить насъ всѣхъ за то, что не съумѣлъ до конца показать себя суровымъ воиномъ и, вмѣсто этихъ унизительныхъ "бабьихъ" слезъ, отпустить намъ при прощаньи нѣчто въ родѣ приказа по арміи: ребята-молъ, смирно;- прошу помнить мои наставленія и вести себя добропорядочно въ мое отсутствіе; меня же долгъ службы призываетъ на время въ Его Императорскаго Величества Пажескій корпусъ. Но когда все разрюмилось вокругъ него, и Петя Золоторенко, протолкавшись впередъ, сунулъ ему въ руку жбанку коржиковъ съ медомъ,

которые очень любилъ Саша и которыми снабжалъ его обжора Петя на дорогу, какъ лучшимъ воспоминаніемъ о себѣ,- Саша не выдержалъ: онъ съ громкимъ всхлипываніемъ видался на шею друзей, окружавшихъ его толпой… Когда очередь дошла до меня, онъ отвелъ меня нѣсколько въ сторону и сказалъ мнѣ тихимъ, прочувствованнымъ голосомъ, глубоко тронувшимъ меня:

— Борисъ, я тебя больше всѣхъ любилъ; ты мнѣ въ послѣднее время измѣнилъ для моего двоюроднаго брата. Но знай, что я на тебя не сержусь и буду тебя всегда помнить и любить. У меня тамъ, въ корпусѣ, будетъ еще не мало товарищей, а онъ — одинъ, ему нуженъ вѣрный

другъ… Прощай, крикнулъ онъ, — прощай, Вася, милый, вѣрь…

Онъ не докончивъ, разомъ, какъ бы по командѣ, повернулся ко всѣмъ спиной — и побѣжалъ къ коляскѣ, въ которой уже сидѣлъ его отецъ, а на подножкѣ стоялъ и глухо рыдалъ Ѳома Богдановичъ, въ отчаяніи своемъ умудрившійся какъ-то засунуть лысую свою голову подъ капишонъ генеральской шинели.

За Рындиными пошелъ общій отъѣздъ. Уѣхала Дарья Павловна; уѣхали робкая судейша и исправничиха съ племянникомъ, котораго она такъ и не успѣла "выдрессировать чрезъ дамское общество"; уѣхали всевозможные Золоторенки, Пушковскіе и Мовшицкіе, съ толстыми женами и свѣжими дочками. Разъѣхалось офицерство по эскадронамъ. Богдановское опустѣло…

Вчужѣ тяжко было глядѣть на гостепріимнаго — и вдругъ безъ гостей очутившагося хозяина. Онъ себѣ на первыхъ порахъ нигдѣ мѣста не находилъ. Толкается безцѣльно по пустыннымъ комнатамъ, и вздохи его раздаются по всему дому. A Богунъ съ басами какъ свалились подъ лавку, такъ и лежатъ тамъ четвертый день безпробудно; тенора и дисканты ушли съ дивчатами въ яръ за орѣхами, — развести тоску пѣніемъ и думать нечего! Чуть не плакалъ бѣдный Ѳома Богдановичъ. Къ счастію, вспомнилъ, что у него на току начинаютъ молотить, — тамъ шумъ, и гамъ, и стукъ цѣповъ, и "громада" съ села. Велѣлъ заложить себѣ чертопхайку Ѳома Богдановичъ — и покатилъ на молотьбу. Съ тѣхъ поръ онъ сталъ почти невидимымъ въ домѣ,- иногда къ обѣду не возвращался: все сидитъ на току и заставляетъ паробковъ и дивчатъ пѣсни пѣть подъ тактъ цѣповъ, и горилкой поитъ ихъ, къ великому отчаянію управляющаго своего Перепеленка, строгаго и честнаго ворчуна, съ которымъ Ѳома Богдановичъ бранится уже тридцать лѣтъ сряду и безъ котораго онъ, не смотря на свое большое состояніе, пошелъ бы завтра по-міру съ сумой…