Забытый вопрос

Пожелавъ ему доброй ночи, я улегся въ постель. Но уснуть я не могъ. Подслушанный мною разговоръ не выходилъ у меня изъ головы и глубоко волновалъ меня. Я снова припоминалъ все видѣнное и испытанное мною въ Богдановскомъ, и снова въ воображеніи моемъ загорались соблазнительные образы, шевелились новые смѣлые вопросы. Напрасно звучали мнѣ матушкины слова: "рано еще Борису о женщинахъ думать"; напрасно старался я забыть и повторялъ себѣ съ тоской: не хочу, не хочу я объ этомъ думать. Меня неотступно преслѣдовали, не давали мнѣ покоя слова Анны Васильевны, — изо всего разговора они болѣе всего поразили меня: "запугалъ онъ ее ревностью, запугалъ и ласками своими". Что же это за ласки были? тщетно добивался я отгадать, между тѣмъ какъ я весь горѣлъ и замиралъ, шепча эти слова, среди тишины ночи: "что за ласки такія, отъ которыхъ она стала какъ гробовая плита? Развѣ есть такія страшныя ласки?"

— Finirez vous bientôt de vous tortiller là-bas? закричалъ на меня m-r Керети изъ-за растворенной двери своей комнаты и закашлялся своимъ надрывающимъ, чахоточнымъ кашлемъ.

Яприжался подъ одѣяломъ; но блѣдные лучи зари уже играли на рамкѣ прадѣдовскаго портрета, когда я наконецъ заснулъ на моей сбившейся и горячей подушкѣ.

XII

Максимъ разбудилъ насъ съ Керети часу въ восьмомъ. На дамской половинѣ, докладывалъ онъ, всѣ давно встали, завтракъ готовъ и лошадей запрягаютъ. Я быстро соскочилъ съ постели и съ радостнымъ чувствомъ принялся одѣваться. День стоялъ великолѣпный; въ растворенное окно, сквозь вѣтви моей старой липы, проникалъ въ комнату свѣжій, пахучій вѣтерокъ. Никогда, кажется, не чувствовалъ я себя такимъ бодрымъ, такимъ счастливымъ, какъ въ это утро. Печальный видъ матушки, которую мы застали съ Анной Васильевной, Настей и Левой въ столовой за завтракомъ, досадливо кольнулъ меня: онъ словно отзывался упрекомъ. "За что? думалъ я, — и изъ чего это, право, maman вѣчно безпокоится? вѣдь не на вѣкъ же мы разстаемся!" A тутъ еще Настя, подлѣ которой мнѣ пришлось сидѣть за столомъ, пристала во мнѣ:

— Ты такой противный и равнодушный, une figure endimanchée, quand maman est dans la peiue, — гадко смотрѣть на тебя.

— A ты завистливая дѣвчонка и больше ничего! отвѣчалъ я.

Настя посмотрѣла на меня совершенно озадаченная, на рѣсницахъ ея показались слезы, — она ужасно обидѣлась, но сдержалась и, повернувшись во мнѣ плечомъ, сказала только:

— Я на дерзости не отвѣчаю.

— Ну, конечно, вы царевна, въ родѣ друга вашего Галечки Галагай! отпустилъ я ей "шпильку".

Настя мигомъ обернулась; все лицо ея озарилось насмѣшкой, и, глядя мнѣ прямо въ глаза, сказала:

— A ты теперь насмѣхаешься надъ Галечкой, потому что ты…

Она не договорила.

— Потому что, что? переспросилъ я, чувствуя въ то же время, что краснѣю по уши.

— Я знаю, расхохоталась Настя и значительно качнула головой.

— Что ты знаешь?

— Не скажу!

"О, Боже мой, опять то же, encore cette femme! тоскливо шевельнулось во мнѣ,- и Настя, и maman, всѣ думаютъ, что я"…

Матушка между тѣмъ о чемъ-то шепотомъ переговаривала съ m-r Керети. "Обо мнѣ, навѣрное!" думалъ я, глядя на нихъ, и досада все болѣе и болѣе овладѣвала мною.

— Фу-ты, душно, смерть моя! влетѣла, запыхавшись, въ столовую тетушка Фелисата Борисовна и всѣмъ своимъ грузнымъ тѣломъ опустилась въ кресло. Она была одѣта совсѣмъ подорожному, въ какой-то, сверхъ платья, полумужской шинели въ рукава, съ огромнѣйшимъ мѣшкомъ въ рукѣ и краснымъ фуляромъ, пристегнутымъ сзади къ чепцу и развѣвавшимся по ея плечамъ.

— Пора бы, кажется, и ѣхать! воскликнула она. — А то отъ жары здѣсь умрешь!

— Вы бы манто скинули, кротко предложила ей матушка.

— Покорно благодарю, — это, чтобы мнѣ простудиться! фыркнула въ отвѣтъ тетушка.

— Да вѣдь вы еще не завтракали.

— Когда же это я такъ рано завтракаю! Успѣю въ каретѣ, запаслась про случай. И тетушка указала на свой мѣшокъ.

— Что же, мы готовы, сказала, вздохнувъ, maman.

— Съ Богомъ, съ Богомъ! заторопилась Анна Васильевна, все время до этого болтавшая съ Левой, къ обоюдному, какъ видимо было, удовольствію ихъ.

Всѣ встали, обернулись въ образу, помолились, потомъ опять сѣли и, поднявшись, перекрестились и направились въ переднюю. Тамъ уже возились, толкались и шмыгали люди съ подушками, мѣшками и всякимъ господскимъ добромъ.

— Фрося, Фро-о-ося? кричала Фелисата Борисовна, точно ее ножомъ рѣзали.

— A я туточки! отвѣчала ей, продираясь сквозь толпу, пятнадцатилѣтняя дѣвочка, младшая и любимѣйшая изъ горничныхъ тетушки.

— A ты, курносая, вѣчно фуляръ мой забудешь подать! Поди сейчасъ, отыщи!

— A на що жь мини шукаты, когда жь вы іого на очипокъ соби начѣпили? отвѣчала балованная дѣвочка, закрывая рукавомъ свои сверкающіе зубы, чтобы не прыснуть отъ смѣха.