Загадка народа-сфинкса. Рассказы о крестьянах и их социокультурные функции в Российской империи до отмены крепостного права

Сон выполняет здесь наиболее простую функцию – открывает окно в мир фантазий и грез героя о лучшей жизни, переворачивая социальную иерархию (хозяин немец и русский подмастерье меняются местами), и в этом смысле механизм этого сна прямо противоположен традиционным сновидениям героев дворянского происхождения – от Петруши Гринева до Анны Карениной[518].

В итоге не будет преувеличением утверждать, что габитус и социальная траектория Кокорева, вынужденного пробивать себе дорогу в литературу, как и в случае Полевого, создавали более широкий коридор возможностей для отказа от связывающих литературных конвенций и литературных экспериментов. В том же журнале «Москвитянин» публиковался и другой автор, А. А. Потехин, в рассказе которого «Тит Софронов Козонок» (1853) можно наблюдать попытку создать полноценную крестьянскую субъективность в режиме полного доступа к мышлению и его полной прозрачности.

В 1878 г. П. Н. Ткачев отмечал, что все произведения Потехина сделаны по одному шаблону с одинаковыми «приемами воспроизведения крестьянской души»[519], душа крестьянина в них воспроизведена, но лишь в той мере, в какой она похожа на душу русского человека вообще. В «Тите…» Потехин избирает скорее «григоровичевскую» манеру повествования о крестьянах, с той разницей, что в отличие от автора «Деревни» сознание и мышление всех главных героев оказываются полностью прозрачными, а язык, в передаче нарратора, сугубо литературным, как если бы героями были образованные люди. Случаев прямой мысли в повести немного. В следующем эпизоде Потехин передает мысли Тита без кавычек, используя разделительное тире (приведу лишь начало длинного пассажа с потоком мыслей героя):

Со своей стороны и Тит был недоволен. Приказание явиться из Москвы в деревню расстроило все его планы, все его замыслы, все его мечты и надежды в будущем. – Как бы хорошо было, думал Тит

, если бы остаться в Москве! Жил был я у немца, припеваючи. Через год, через два, дал бы он мне жалованья целковых двадцать, подбился бы я к нему, стал бы угождать[520].

Как у Кокорева, в повести Потехина встречаются, хотя и гораздо реже, случаи свободной прямой мысли:

Он встал с тяжестью в голове и еще с большею тяжестью в сердце.

«Что скажет дедушка, как узнает. Беда, как будет браниться: еще, пожалуй, и поколотит. Хоть бы этот подлец Тит не приходил сюда, а то и разблаговестит, как раз и дедушке доведут»

. С такими слезал Николай с печки[521].

В этой цитате хорошо видно стремление начинающего Потехина держаться режима полного доступа к мыслям и чувствам героя (и голова, и сердце), создавая его субъективность с помощью наименее конвенциональных по тем временам и наиболее простых форм свободной прямой мысли. Обращается Потехин и к нарративному пересказу мыслей героя:

А может быть, он надеялся

этими словами побудить жену, чтобы она отпустила его великодушнее на ярмарку. Тит знал свою слабость, знал, что если жена не захочет пустить его, он не в состоянии не покориться ей и не побывать ему тогда на ярмарке, а ему сильно хотелось

там повеселиться: и если бы даже Титу не удалось зашибить свою копейку на гулянье, он всегда найдет на свою долю лишнюю чарку водки там, где все пьют. <…>

Он молчал, но внутренно решился завтра непременно, еще до свету, потихоньку уехать так, чтобы жена и не слыхала, а там… [522].

Курсивом здесь маркированы глаголы, обозначающие передаваемые нарратором мысли и переживаемые чувства героя, а подчеркиванием – сначала явно несобственно-прямая речь жены (это ее слова о приятелях-собутыльниках), а в конце – несобственно-прямая мысль самого Тита, решившегося ехать.