Читаем Загадка народа-сфинкса. Рассказы о крестьянах и их социокультурные функции в Российской империи до отмены крепостного права полностью

Старшие сыновья полезли на полати, а Андрюха, все еще скучный и расстроенный, уселся в раздумье на лавку. И как ему не думать, как не горевать! У него была невеста – девка загляденье, красавица на всю деревню, дочка уже знакомого нам из разговора Ивана-Корыто. <…> Катерина любила Андрея, и не по принуждению, а с радостью шла за него; и чего ей еще больше? Малый молодой, здоровый, румяный, рослый, работящий, – всем взял

[526].

Таким образом, краткий очерк эволюции режимов и форм репрезентации крестьянского мышления с 1790‐х до начала 1850‐х гг. демонстрирует масштабный поворот к непрозрачности, начавшийся у Полевого в самом конце 1830‐х и достигающий апогея во второй половине 1840‐х гг. у Григоровича. При этом, однако, нельзя сказать, что режим непрозрачности вытесняет все другие. Конкуренция форм продолжается. Один из наиболее впечатляющих ее примеров можно наблюдать в творчестве Тургенева первой половины 1850‐х гг.

Шкала (не)прозрачности у Тургенева

После успеха «Записок охотника» Тургенев предпринял еще один эксперимент. Как и Григорович, он не следовал какой-либо одной манере в изображении мышления крестьян и создал две повести – «Муму» (написана в 1852, опубликована в 1854) и «Постоялый двор» (написана в конце 1852, опубликована в 1855), – в которых использованы два конкурировавших режима – непрозрачности и прозрачности.

В перспективе когнитивной нарратологии и новой модели субъективности крестьянского персонажа путь Тургенева от перволичных повествований «Записок охотника» к аукториальной прозе середины 1850‐х получает более глубокое объяснение. По его известным высказываниям начала 1850‐х о том, что «психолог должен исчезнуть в художнике»[527], мы можем с большой долей вероятности утверждать, что Тургенев в этот период остро осознавал эпистемологическую проблему не только объективности формы, но и границ репрезентации психологических процессов в сознании человека. Для того чтобы прийти к своему зрелому стилю так называемого «косвенного» психологизма, о котором так много написано на материале его романов и который на самом деле не исчерпывается этим определением, Тургенев, по-видимому, должен был сначала научиться полноценно изображать мышление и сознание героев, а затем уже овладеть техникой полутонов, намеков, создающих большее психологическое напряжение в восприятии читателя[528]

. Я предполагаю, что набить руку в этом ему помогло изображение крестьянского мышления в «Муму» и «Постоялом дворе». Важно и то, что ближайшие советчики Тургенева направляли его внимание в сторону аукториального повествования. Так, Анненков писал ему 12 (24) октября 1852 г.: «Я решительно жду от вас романа с полной властью над всеми лицами и над событиями и без наслаждения самим собой (т. е. своим авторством), без внезапного появления оригиналов, которых вы уже чересчур любите… И такой роман вы напишете непременно…»[529] Соблазнительно предполагать, что под фразой о «полной власти над всеми лицами» критик мог подразумевать, пусть и не используя современного нам термина, то самое прозрачное мышление и интервенции нарратора в сознание персонажей.

Как известно, в «Муму» Тургенев тестирует технику аукториального повествования с богатыми возможностями для нарратора, казалось бы, на самом неподходящем для этого примере – сознании глухонемого крестьянина, которое, скорее всего, не оперирует языком (за исключением клички собаки, имя которой он придумал и выговаривает[530]). Как мы знаем, согласно представлениям той эпохи, это означало крайнюю степень непознаваемости. Тем не менее мышление Герасима, не владеющего речью, на самом деле оказалось для Тургенева идеальным пространством для осмысления проблемы закрытости человеческого сознания. У Герасима оно непрозрачно вдвойне – и потому, что он глухонемой, и потому, что он крепостной крестьянин. Нарратор играет на этих обстоятельствах, и многие загадки «Муму», в том числе мотивы поступков героев, обусловлены, как показывают последние исследования, как раз этой ситуацией[531].

Перейти на страницу:

Похожие книги

Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ
Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ

Пожалуй, это последняя литературная тайна ХХ века, вокруг которой существует заговор молчания. Всем известно, что главная книга Бориса Пастернака была запрещена на родине автора, и писателю пришлось отдать рукопись западным издателям. Выход «Доктора Живаго» по-итальянски, а затем по-французски, по-немецки, по-английски был резко неприятен советскому агитпропу, но еще не трагичен. Главные силы ЦК, КГБ и Союза писателей были брошены на предотвращение русского издания. Американская разведка (ЦРУ) решила напечатать книгу на Западе за свой счет. Эта операция долго и тщательно готовилась и была проведена в глубочайшей тайне. Даже через пятьдесят лет, прошедших с тех пор, большинство участников операции не знают всей картины в ее полноте. Историк холодной войны журналист Иван Толстой посвятил раскрытию этого детективного сюжета двадцать лет...

Иван Никитич Толстой , Иван Толстой

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное