Читаем Загадка народа-сфинкса. Рассказы о крестьянах и их социокультурные функции в Российской империи до отмены крепостного права полностью

При внимательном анализе оказывается, что Тургенев воспользовался изобретенным Григоровичем приемом асимметрии чувств и мыслей персонажа. В самом деле, раз возможности описывать мысли глухонемого Герасима у нарратора не было, ему оставалось либо вообще отказаться от каких бы то ни было интервенций в субъективность героя, либо все же попытаться сфокусировать внимание хотя бы на чувствах и ощущениях. В первом случае полный отказ от доступа к внутреннему миру был чреват обрушением тех немногих подпорок, которые обеспечивают в «Муму» создание эффекта переживаемости героя и цельности его ускользающей от дворни и от читателя личности.

В повести есть как минимум три ярких случая, когда нарратор без всяких эпистемологических затруднений передает чувства Герасима:

Герасим чувствовал

к ним уважение.

Тяжело вздыхая и беспрестанно поворачиваясь, лежал Герасим и вдруг почувствовал, как будто его дергают за полу.

…но он чувствовал знакомый запах поспевающей ржи, которым так и веяло с темных полей, чувствовал

, как ветер, летевший к нему навстречу – ветер с родины – ласково ударял в его лицо[532].

Все три цитаты, если их изъять из контекста глухонемого персонажа, выглядят как будто написанные в режиме полной прозрачности его чувств. Тургенев тем самым опирается на модель крестьянской субъективности Григоровича, в которой субъективность протагониста оказывается лишь частично непрозрачной, но в целом за счет богатого репертуара чувств, ощущений и аффектов (а решение Герасима утопить Муму может трактоваться как чистый аффект) конструируется как вполне интеллигибельная для читателей, иначе их эмпатия не была бы возможна[533].

Поскольку эксперимент с мышлением глухонемого человека можно было поставить только единожды, в «Постоялом дворе» Тургенев обратился к противоположному типу крестьянского сознания в его весьма развитой и интеллектуализированной форме, свойственной состоятельному владельцу постоялого двора Акиму. Несмотря на элементы непознаваемости и обозначенный предел репрезентации, которые я рассмотрю далее, повествователь позволяет себе интроспекции в сознание главных героев Акима и Наума, глубина и частотность которых значительно превышают аналогичные интервенции в «Бретере» и «Муму». Наряду с традиционными приемами прямой мысли и пересказа мыслительного акта, использование несобственно-прямой речи и мысли главных и даже второстепенных героев происходит в «Постоялом дворе» постоянно и значительно обогащает наррацию и стиль произведения, создавая более психологизированный и, как следствие, реалистически правдоподобный тип субъективности персонажей, абсолютно уравненной по своей ценности и развитию с субъективностью героев из других сословий. Это оказывается возможным в тексте за счет высвобождения сначала внутренней речи Акима, а затем восстановления способности владеть словом. Метафизический, глубинный смысл «Постоялого двора» заключается в том, что Аким, потерпевший материальную и моральную катастрофу, в одночасье потеряв небольшой, но честно заработанный капитал и жену, переживает своего рода покаяние и прозрение. Благодаря им в финале он обретает духовное просветление и восстановление утраченного смысла жизни, превращаясь в странствующего по святым местам богомольца. Как следствие, возвращение речи к герою и внутреннее перерождение могут быть истолкованы как проявление субъективности и даже субъектности (в смысле агентности) героя, которые предвосхищают романный потенциал.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ
Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ

Пожалуй, это последняя литературная тайна ХХ века, вокруг которой существует заговор молчания. Всем известно, что главная книга Бориса Пастернака была запрещена на родине автора, и писателю пришлось отдать рукопись западным издателям. Выход «Доктора Живаго» по-итальянски, а затем по-французски, по-немецки, по-английски был резко неприятен советскому агитпропу, но еще не трагичен. Главные силы ЦК, КГБ и Союза писателей были брошены на предотвращение русского издания. Американская разведка (ЦРУ) решила напечатать книгу на Западе за свой счет. Эта операция долго и тщательно готовилась и была проведена в глубочайшей тайне. Даже через пятьдесят лет, прошедших с тех пор, большинство участников операции не знают всей картины в ее полноте. Историк холодной войны журналист Иван Толстой посвятил раскрытию этого детективного сюжета двадцать лет...

Иван Никитич Толстой , Иван Толстой

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное