– Здорово, – промолвил он и снял шапку.
–
– По соседству, – возразил тот и сел на лавку. – Я
–
Повтор чужих фраз призван подчеркнуть не только растерянность и слабость Акима, его природную доброту, но и утрату внутренней опоры, а в конечном счете собственной идентичности. Если в разговоре с Наумом он еще пытается отбиваться и защищать свое имущество, то в разговоре с Кирилловной герой и вовсе лишается дара речи: «Войдя в комнату, он тотчас же остановился и прислонился подле двери к стене, хотел бы заговорить… и не мог»[540]
. В этой сцене Аким также мычит, молчит и лишь повторяет за Кирилловной ее последние фразы. Далее, в сцене встречи с Авдотьей, Аким переживает тяжелейший удар, когда узнает от нее о том, что это она передала скопленные им деньги любовнику Науму. После рокового известия Аким впадает в мрачное и долгое молчание, запойно и молча пьет у своего приятеля Ефрема. Только после беспамятного пития и тяжелого сна Аким предстает полным решимости отомстить и поджечь перешедший Науму дом.Именно в этот момент нарратор приоткрывает читателю сознание героя, но не Акима, а Наума. Аким показан лишь протрезвевшим и полным решимости совершить нечто пока неизвестное читателю. Тем временем нарратор передает внутренний монолог Наума, который радуется прекрасному началу «дельца». Ему не спится, слышится движение за окном. Далее следует одна из самых динамичных сцен повести – схватка Наума с Акимом, в которой нет места интроспекциям. Их час наступает, лишь когда Аким произносит выстраданную речь о божеском суде, просит у Наума прощения, и они заключают мировую.
Только во время ухода Акима прочь от своего бывшего двора нарратор прибегает к непропорционально большой относительно объема всего текста интроспекции в сознание Акима, технически поданной с помощью прямой мысли (сокращенно ПМ) и пересказа мыслительного акта (сокращенно ПМА). Приведем развернутую цитату с указанием в квадратных скобках приемов: