Загадка народа-сфинкса. Рассказы о крестьянах и их социокультурные функции в Российской империи до отмены крепостного права

Помимо театра в Петербурге времен войны существовал еще один, уже неформальный институт, который способствовал циркуляции патриотических и националистических образов и перформансов в широких столичных кругах. Речь идет о светских салонах и пересекающихся с ними литературных кружках, существенно поменявших свой габитус во время войны. Этот процесс хорошо виден на примере популярности выступлений начинающего актера и рассказчика сцен из народной жизни Горбунова – первого в России артиста разговорного жанра (stand-up на современном языке) и непревзойденного имитатора диалектов и чужих голосов.

В апреле 1855 г. Горбунов, получивший некоторую известность в Москве благодаря протекции драматурга Островского и кружка «молодой редакции» «Москвитянина», прибыл в Петербург и постепенно стал главной литературной сенсацией сезона. Помощь в продвижении в кулуары высших петербургских салонов Горбунову оказал уже закрепившийся в них Писемский, который начиная с марта 1855 г. читал свою повесть о крестьянах «Плотничья артель» «у сильных мира сего» – у издателя Краевского, министра народного просвещения А. С. Норова и в салоне высокопоставленного сановника управляющего II отделением Собственной его императорского величества канцелярии Д. Н. Блудова[662]. Горбунов начал выступать в салоне Краевского, где познакомился с цветом петербургской литературы и журналистики – Григоровичем, Гончаровым, А. Н. Майковым, И. И. Лажечниковым, А. В. Никитенко, Е. П. Ковалевским и др.

[663] Благодаря связям Горбунов получил возможность выступать со своими рассказами у известного писателя и сановника князя Одоевского и графа Соллогуба, которые сделали его постоянным гостем в домах высшего столичного света – у чиновника Морского министерства графа Д. А. Толстого, у губернатора Петербурга Н. М. Смирнова и его знаменитой супруги А. О. Смирновой (Россет), у министра внутренних дел Д. Г. Бибикова[664]. Наконец, 24–26 июля 1855 г. в Ораниенбауме Горбунов читал одну из комедий своего друга Островского великой княгине Елене Павловне[665]

.

Летом 1855 г. известность Горбунова в Петербурге достигла таких размеров, что о нем стали писать в газетах как о главной новинке сезона. Корреспондент «Санкт-Петербургских ведомостей» сравнивал его карьеру и амплуа с французским бытописателем Анри Монье (Henry Monnier), который исполнял в парижских гостиных юмористические нравоописательные сценки: писатели очень быстро взялись за его продвижение и сделали из него драматурга и актера. Монье изобрел типаж господина Прюдома, ставший во Франции массовым стереотипом[666]. Газетчики видели прямую аналогию между Монье и Горбуновым: «Так вот у нас теперь есть свой Анри Монье – И. Ф. Горбунов»[667].

Кульминацией популярности молодых писателей Писемского и Горбунова, пишущих о простонародье, в высших петербургских кругах стало приглашение на фрегат «Рюрик» в июле 1855 г. для исполнения своих текстов о крестьянах перед великим князем Константином Николаевичем и его окружением[668]. Встреча на борту корабля состоялась именно в то время, когда британский и французский флот блокировал Кронштадт, а театры были закрыты из‐за траура по Николаю I. Писатели прибыли на корабль в сопровождении влиятельных посредников – крупного чиновника Морского министерства князя Д. А. Оболенского и князя Одоевского[669]. Перформанс происходил на палубе за чаем, а потом за ужином, великий князь «пил чай, курил трубку», «хохотал» и особенно интересовался рассказами из крестьянской жизни: «Где это Вы насмотрелись этого? Вероятно, бывали в деревне? <…> Очень верно, прекрасно»[670]

.

В поздних воспоминаниях о Писемском Горбунов добавил ряд важных и более красочных деталей. Великий князь якобы уверял Писемского в том, что читал его сочинения и неоднократно выражал свое удовольствие от того, что лично услышал их в исполнении самого автора[671]. Кульминационный момент воспоминаний Горбунова простроен на контрасте театрального исполнения Писемским «Плотничьей артели» и пушечных залпов, которые внезапно прерывали чтение, вызывая у автора панику. Оказалось, однако, что чтец принял за атаку неприятеля всего лишь его салют по случаю прибытия новых судов[672]. Ужас Писемского противопоставлен здесь спокойствию Константина Николаевича и его окружения, мирно пьющих чай и слушающих рассказ из простонародного быта. Сама ситуация, когда генерал-адмирал в виду неприятельского флота, отложив государственные дела в сторону, слушает рассказы о крестьянах, приобретала глубоко символическое значение. Патриотически настроенная политическая элита в кризисный момент перед лицом внешнего врага стремилась усилить переживание своей национальной идентичности через перформативное приобщение к крестьянскому быту. Он воспринимался как средоточие «русскости», однако не сам по себе, а в художественно-литературном преломлении профессиональных писателей и рассказчиков.