Загадка народа-сфинкса. Рассказы о крестьянах и их социокультурные функции в Российской империи до отмены крепостного права

Нереализованный проект Константина Николаевича по изготовлению лубочных картинок коррелирует с усилением в нем русофильских настроений, которые были замечены многими. К весне 1855 г. строй мыслей и действия великого князя в дневниках современников все чаще характеризуются как подлинно «русские». Например, та же В. С. Аксакова записывала в дневнике, что «Константин Николаевич совершенно предан русскому направлению»[684]. «Русскость» приобретала конкретное визуальное и этническое воплощение, как ясно из дневниковых записей князя Д. А. Оболенского, начальника канцелярии Морского министерства. Когда в мае 1855 г. союзный флот бросил якорь рядом с Кронштадтом, Оболенский ксенофобски описывал засилье немцев при дворе, их досужие разговоры о планирующемся отъезде вдовствующей императрицы в Берлин и Палермо. «Признаюсь, мне не верится, чтобы до такой степени дошел цинизм и пренебрежение всякими приличиями <…> – сокрушался Оболенский. – Невольно спрашиваешь себя, что может быть общего между этими господами и Россией»

[685]. Праздности и антипатриотичности придворного круга Оболенский противопоставлял кипучую деятельность и «русскость» великого князя, который в июне – июле постоянно находился на фрегате «Рюрик» в Кронштадте, где «другой совсем дух, другое направление»[686]

. Семиотически нагруженным в дневнике Оболенского оказывается и восприятие одежды. С антирусскостью он связывает бессмысленную, с его точки зрения, реформу обмундирования («красные панталоны генералов»), затеянную в марте Александром II: «Все никак не понимаешь, как можно в такую страшную для России минуту думать о пустяках и забавляться ими»[687]. На противоположном полюсе в восприятии русофила располагается «красная рубаха, без зипуна», в которой он застает Константина Николаевича на фрегате «Рюрик» 7 августа – сразу после бомбардировки Свеаборга неприятелем: «Этот наряд, впрочем, очень к нему пристал, и Аксаков порадовался бы, видя русского великого князя в русской красной рубахе и в шароварах в сапоги»

[688]. В этом абзаце с красной рубахой и шароварами Константина соседствует упоминание об охоте на зайцев, назначенной на следующий день. Хотя Оболенский подчеркивает бедственное и катастрофическое положение Севастополя, новость о такой праздной забаве, как охота, не вызывает у него раздражения, поскольку она воспринимается как органическая часть подлинно русского образа жизни.

Пример, поданный великим князем, оказался заразительным, и мода на «русскую одежду» стала быстро распространяться в Петербурге. 29 января 1856 г. газета «Санкт-Петербургские ведомости» в заметке «Русский костюм» сообщала, что

с некоторого времени заметно стремление обрусить по возможности одежду, покрой которой мы заимствовали у западных народов и которую наш народ называет немецкою. Первым поводом к этому послужило появление русских кафтанов на ратниках Государственного подвижного ополчения. С тех пор это стремление постоянно, хотя и медленно, усиливалось. <…> Наиболее содействуют этому движению наши дамы. Особенно девицы очень много носят теперь платьев, юбки которых поддерживаются бархатными бретельками (помочами), идущими через плечо, поверх лифа; это придает платьям вид, несколько напоминающий наш народный сарафан[689].