Но откуда вдруг взялась такая резкая смена курса? Действительно ли дворяне и духовенство поверили в равенство людей? Конечно, нет. На самом деле они были в ужасе от la Grande Peur, превратившегося в народное восстание. Представители дворянства и духовенства, заседающие в Собрании, были вынуждены искать решения, чтобы остановить поджоги и грабежи, и они сочли, что готовы пойти на большие уступки. Больше того, они были готовы начать платить налоги в тот же славный вечер 4 августа 1789 года и в один голос призывали к отмене крайностей феодальной системы, при этом упорно держась за оставшиеся у них привилегии. Сошлись на том, что феодальные права на землю отныне фактически подлежат выкупу, но до тех пор, пока не выплачена вся сумма, земля будет принадлежать первоначальному владельцу. В ночь на 4 августа либеральные представители дворянства решились пожертвовать частью своих привилегий, питая при этом тихую надежду на то, что им позволят участвовать в управлении страной. Другими словами, речь шла о бартере.
Но в тот момент, когда слово взяли представители высшего среднего класса, заседающие в Собрании, привилегии осталось попросту закопать. Вскоре после полуночи делегаты от Дофине, графства на юго-востоке Франции, объявили, что они сами отказываются от привилегий своей провинции. Бретонцы, представители Прованса, Нормандии, Пуату, Оверни, Артуа и Камбре объявили о том же, а за ними и делегаты от всех остальных провинций.
В два часа ночи старый феодальный французский режим, ancien régime, навсегда ушел в прошлое. Собрание сделало Францию единой и неделимой. Отныне это больше не была сложная совокупность провинций с собственными привилегиями, наследственными должностями, юрисдикциями, валютами, налогами и границами. 5 августа Франция превратилась в неделимую нацию и страну, в которой всем подданным предоставлялись одинаковые права и обязанности и каждый платил налоги в соответствии со своими доходами. Политическая роль короля была ограничена навсегда. Центр тяжести политической власти сместился к третьему сословию, буржуазии, которая отныне определяла все. В ночь на 4 августа 1789 года революция произвела политический переворот, восторг от которого невозможно было унять. Адриен Дюкенуа, адвокат, избранный от третьего сословия, в состоянии полной эйфории писал: «Какая фантастическая и незабываемая ночь! Мы плакали, мы обнимались. Что за нация! Какая слава, какая честь быть французом!» Маркиз де Феррьер не уступал своему коллеге, сравнивая эту бурную ночь с «моментом патриотического опьянения». Однако он добавлял, что у дворянства не было другого выбора, кроме как уступить:
Заседание, состоявшееся вечером во вторник, 4 августа, – самое памятное из всех, когда-либо состоявшихся. Герцоги д’Эгийон и Шатле предложили дворянству и духовенству объявить об отказе от своих привилегий. Всеобщее восстание, разрушенные провинции, более 150 сожженных замков, документы, удостоверяющие дворянские права, которые с яростью разыскивали и сжигали, невозможность противостоять бушующему потоку революции – все это предписывает линию поведения, которую мы должны соблюдать. […] Было бы бесполезно, даже опасно противиться всеобщему желанию нации.
Граф де Мирабо, хотя сам не присутствовал на дебатах, в своей ежедневной газете Le Courier de Provence резюмировал это событие как «un tourbillon électrique, электрическую карусель, на которой эмоции непрерывно сменяют друг друга».
Вскоре после этого законопроект был представлен дворянству и духовенству. Кажется, будто только маркиз де Лалли-Толлендаль предвидел надвигающуюся бурю. Во время обсуждений он передал спикеру Собрания записку со словами: «Приостановите заседание. Они все с ума посходили».
Историческая ночь 4 августа обернулась продолжительными дискуссиями и выступлениями, из-за чего секретарям Собрания понадобилась целая неделя, чтобы разобраться с протоколами и подготовить их расшифровки. Тем временем перед членами Собрания встал новый непростой вопрос.