Захватывающий XVIII век. Революционеры, авантюристы, развратники и пуритане. Эпоха, навсегда изменившая мир

Но беспорядки в Париже продолжались. 21 июля, через неделю после штурма Бастилии, Бертье де Совиньи, высокопоставленного чиновника администрации, и его тестя барона Фулона де Дуэ обвиняли в спекуляции и предательстве народа. К тому же Дуэ якобы сказал, что, «если народ не ест хлеб, пускай ест сено» – вариация на тему высказывания, приписываемого Марии-Антуанетте. (Считается, будто на вопрос, что должны есть люди в голодные времена, когда у них нет хлеба, королева ответила: «Qu’ils mangent de la brioche»[398]. На самом деле этот анекдот придумал философ Руссо, и он не имеет под собой никакого основания.)

Триумфальное возвращение поспешно уволенного Жака Неккера на мгновение утихомирило накал страстей. Десятки тысяч жителей приветствовали швейцарского банкира, стоя буквально на крышах и крича: «Да здравствует Неккер!» Король рассчитывал, что Неккер сотворит новое чудо и спасет его королевство от банкротства. Однако сельские волнения, la Grande Peur, стали причиной «революции внутри Французской революции». Страна погрузилась во всеобщий административный хаос, вследствие чего собирать налоги стало невозможно. Французская экономика снова оказалась под угрозой полного краха. Идеальный момент для членов третьего сословия, чтобы усилить давление на первые два!

Вечером во вторник, 4 августа 1789 года, когда Собрание обсуждало сложную ситуацию, в которой оказалась Франция, трудно было предугадать, что речь всего одного человека ознаменует новый курс страны. Богатый виконт Луи Мари Антуан де Ноай, один из 47 дворян, перешедших в Национальное собрание, а значит, совсем не чужой человек, чуть позже восьми взошел на трибуну в зале Menus-Plaisirs. И тем, кто думал, будто во время своей речи виконт будет путаться в бесконечных технических отступлениях, стоило присесть.

Потому что виконт де Ноай в своем выступлении попал в яблочко. Ему было ясно как божий день, что французский народ жаждет налоговой реформы. Народ, утверждал виконт, устал от феодальных обязательств. Без радикальных перемен Францию не только ждало поражение, но и «полное разрушение общества было неминуемо». Поэтому Ноай требовал «установить правительство, которым будет восхищаться и за которым будет следовать вся Европа». Во время речи Ноая было так тихо, что упади булавка – ее было бы слышно. Никто не ожидал такого развития событий. Чего он добивался? Публике не пришлось долго ждать, прежде чем виконт озвучил ряд предложений, которые потрясли французское общество.

Согласно проекту Ноая, каждый гражданин отныне и без исключения должен был платить пропорциональный налог в зависимости от своего дохода. Второе предложение заключалось в том, что расходы на работы на общественных дорогах должны были нести все, опять же без каких-либо исключений. Аналогично предполагалось поступить и с corvées[399], обязующим крестьян бесплатно содержать дороги в имениях помещиков. Но члены Собрания раскрыли рты, когда виконт де Ноай попросил сделать феодальные права «доступными», чтобы те, кто хочет и у кого есть на это деньги, могли откупиться от своего феодала, от выполнения феодальных повинностей и стать полностью «свободными людьми». Одной этой речью Ноай смахнул с лица земли основы старого режима: долой феодальное общество! Когда он возвращался на скамью, сначала послышались осторожные одинокие хлопки, но все они очень быстро переросли в гром аплодисментов. Своей речью виконт воплотил в жизнь самые смелые мечты третьего сословия. Он нарисовал новое будущее для Франции.

Когда следующим докладчиком на трибуну поднялся Арман-Дезире де Виньеро дю Плесси, рты делегатов раскрылись еще шире. Невероятно богатый дю Плесси, герцог д’Эгийон, человек с годовым доходом около 100 тысяч фунтов стерлингов, в вопросах владений и частных угодий мог сравниться только с королем. Теперь тот же герцог заявлял с трибуны, что «замки грабят не только простые воры, но и весь народ, обедневший и отчаявшийся, уставший от бесчинств знати». Герцог резко выступал против «феодального варварства»: он тоже требует немедленной отмены феодальных прав.

Представители третьего сословия с недоверием наблюдали, как герцог д’Эгийон роет могилу французскому дворянству. Революционная атмосфера достигла апогея. После вдохновенной речи герцога д’Эгийона наступила очередь герцога дю Шатле, и он с трибуны громогласно отрекся от своих феодальных прав. Тот факт, что герцог дю Шатле при этом на глазах у всех лишился практически всего наследия, для него, видимо, не имел такого уж большого значения.

И все же это был еще не конец. На помосте в Menus-Plaisirs быстрой чередой зазвучали речи представителей духовенства и дворянства, перешедших в Собрание. По мнению одного из ораторов, налоги для дворянства и духовенства должны были иметь обратную силу, другой предлагал сделать правосудие бесплатным, третий хотел отменить исключительные права дворян на охоту, одновременно выступая за «достойное гражданство» для представителей знати.