Заметки на биополях. Книга о замечательных людях и выпавшем пространстве

…Когда уходит дорогой тебе человек, всегда с болью понимаешь, как многого ему не сказал и уже никогда не скажешь. Я вот, например, не успел даже прочитать стишок, написанный еще при жизни Леши и посвященный ему. Прочитал только на его поминках, несмотря на разбитую на «Ленфильме» морду лица:

Звезда упала и осталасьна том же месте, где была.И вот уже подходит старость,

хоть даже юность не прошла.И вот еще звезда другаяиз щедрого созвездья Левлетит по небу, догораяи никогда не догорев.

И еще одно я забыл сказать Герману. О его близости со Слуцким. И по потрясающему сплаву документальности и художественности. И по жесткому служению правде. И по брейгелевской эстетике.

Дядька Слуцкий и белый негр

В «Комсомольской правде» прежних времен, в «Алом парусе», кроме всего прочего публиковались стихи. Письма с рифмованными опытами начинающих приходили сюда мешками. Тогдашний капитан «Алого паруса» Юрий Щекочихин рассказывал, что Борис Абрамович Слуцкий ходил к ним в комнатку на знаменитом шестом этаже, как на работу – интересовался, что пишут «маленькие» (еще про «маленьких» регулярно спрашивал Вознесенский).

Когда шестнадцатилетним выразил желание послать свои стихи в «Алый парус» (а послала их моя будущая первая жена), я, конечно, этого не знал. И очень удивился бы, если б узнал, что мои стихи заинтересовали поэта фронтового поколения, автора знаменитых «Лошадей в океане», «Физиков и лириков». Именно на таком обывательском уровне я знал тогда поэзию Слуцкого. Это позже, года через три Александр Петрович Межиров дал мне почитать «тамиздатскую» антологию современной русской поэзии, изданную в Мюнхене. Там под именем Аноним было опубликовано огромное количество стихотворений Слуцкого, не прошедших советскую цензуру. Лучших его стихотворений.

А тогда, приехав из своего родного Ижевска в Москву, я удивился, что Юра отправляет меня именно к Слуцкому, в литературную студию, которую тот вел. (Надо сказать, что студия эта существовала при МГК ВЛКСМ на общественных началах и посещали ее многие известные сейчас литераторы.)

…Скалообразно возвышавшийся над столом Борис Абрамович спросил участников литстудии, прочитали ли они за последнее время что-то интересное. Казалось, все занятие пройдет в подробных ответах на этот вопрос, но вдруг Слуцкий, прервав устное рецензирование, сказал: «Кто тут Хлебников? Выходите!»

Я почувствовал тошноту под коленками, но как-то все-таки сумел выйти. «Читайте! Только громко и членораздельно», – услышал я приказ майора Слуцкого, который в поэзии (это-то я уже тогда понимал) тянул на генерала.

Я начал. «Еще!» Я не понимал, что значит это «еще» – то ли Слуцкий хочет убедиться, что я полная бездарность, то ли оставляет мне последний шанс. «Еще».

Наконец я отчитался, но оказалось, что мой отчет еще не кончен: Слуцкий стал задавать вопросы – и о родителях, и о цели приезда в Москву, и о родстве или «однофамильстве» с Велимиром Хлебниковым… Я отвечал так подробно, как хотел бы иметь возможность отвечать на Страшном суде. Но вот допрос окончился, и Борис Абрамович обратился к своему семинару – чтобы высказывали мнения об услышанном. На счастье, семинар одобрил мое существование в качестве стихотворца. Сам Слуцкий, выслушав всех, не сказал ни слова и предложил задавать ему вопросы – «только связанные с литературой».

Когда все завершилось, Борис Абрамович спросил, как мне понравилось занятие, и велел звонить по его домашнему телефону со странным дополнительным номером. А на следующее утро от ребят из «Комсомолки» я узнал, что Слуцкий продиктовал им вступительную статью к моим стихам. Боюсь, что долгое время потом никто не говорил о них ничего более существенного (только позднее – Рассадин)…

А потом я стал получать от Слуцкого приказы: прочитать то-то, отправить стихи туда-то. Оказывается, он ходил по журналам и «пропагандировал» меня, в сущности, нахального мальчишку из провинциального города.

Такая армейская детерминированность в литературе мне столь понравилась, что со звонками Борису Абрамовичу я начал явно перебирать. Однажды почувствовал некоторую отрывистость в его ответах и только спустя время узнал, что в те месяцы у него умирала горячо любимая жена Таня, которую он всеми силами пытался спасти.

До сих пор стыдно за те неуместные звонки.

А последний мой телефонный разговор со Слуцким был предельно лаконичен. Я знал, что он болеет и живет в Туле у брата, инженера-оружейника, но все-таки решил поздравить его с днем рождения. Слуцкий поблагодарил и, извинившись, сказал, что болен и ни с кем не общается.

Так закончилось и мое общение с одним из самых замечательных людей из тех, с кем посчастливилось встретиться, и, быть может, самым крупным поэтом, с которым меня свела благосклонная судьба.