Заметки на биополях. Книга о замечательных людях и выпавшем пространстве

А еще за десять лет до ухода этот великий русский поэт без капли русской крови (отец – польский дворянин, мать – крещеная еврейка) практически порвал с поэзией (написал потом всего несколько стихотворений). В чем причина? Кажется, прежде всего в том, что «гармонизировать» распадающийся на глазах мир (а поэзия всегда «гармонизирует» – любой ужас, ставший предметом ее интереса) не было больше ни сил, ни лукавства (вообще несвойственного В. Х.), ни желания. Не напрасно последнее четверостишие последнего стихотворения «Звезда», завершающего «собрание стихов» «Европейская ночь», звучит так:

Не легкий труд, о Боже правый,Всю жизнь воссоздавать мечтойТвой мир, горящий звездной славойИ первозданною красой.

Замечу, что и рифма здесь «мечтой – красой» пушкинская, а не более «точная»: «мечтой – красотой» (тогда последняя строчка выглядела бы так: «И первозданной красотой» – и насколько же была бы вульгарнее, просто хуже, почему – еще одна загадка поэзии).

Написавший замечательную биографию Державина, Ходасевич собирался писать и биографию Пушкина. И ведь мог! Именно он мог это блестяще сделать. Однако в те же годы отказался даже от этого своего любимого замысла. Конечно, и рутинная работа в эмигрантских газетах, необходимая для выживания, и отсутствие оставшихся на родине пушкинских материалов способствовали отказу. Но опять-таки главной причиной видится страшная пропасть между миром пушкинской гармонии и заоконной реальностью, которую Ходасевич остро видел и переживал…

А предсказание оставил светлое: «Будущие поэты не будут писать «под Пушкина», но пушкинская поэтика воскреснет, когда воскреснет Россия» («Возрождение», 1927, 11 апреля). Написал же он в те годы только блестящую книгу «Некрополь» – прощание с русским Серебряным веком, даже мемуарами ее назвать язык не поворачивается.

…Выстраданное литературное одиночество Ходасевича и его предельная честность по отношению к слову – пример, достойный подражания, но не воспринятый российскими поэтами начала XXI века.

…Столь разные писатели, как Горький, Набоков и Вячеслав Иванов, считали и даже в разные времена провозглашали Ходасевича лучшим поэтом своего времени. Все они не правы – нашего.

А вот напоследок мало кому известное, потому что незавершенное, стихотворение Ходасевича:

Старик и девочка-горбуньяПод липами, в осенний дождь.Поет убогая певуньяПро тишину германских рощ.Валы шарманки завывают;

Кругом прохожие снуют…Неправда! Рощи не бывают,И соловьи в них не поют!Молчи, берлинский призрак горький,Дитя язвительной мечты!Под этою дождливой зорькойОбречена исчезнуть ты.Шарманочка! Погромче взвизгни!

С грядущим веком говорю,Провозглашая волчьей жизниЗолотожелчную зарю.Еще бездельники и детиБылую славят красоту, –Я приучаю спину к плетиИ каждый день полы мету.Но есть высокое веселье,

Идя по улице сырой,Как бы ‹…› новосельеСуровой праздновать душой.

Это берлинское стихотворение 1922 года впервые опубликовано в 1970-х за рубежом по черновому автографу из архива поэта. Не найдя одного хирургически точного эпитета для последней строфы, Ходасевич так и не напечатал его при жизни. Можно поискать эпитет за него…

А стихи – из ключевых. Выйдя из русской революции в европейскую ночь, пережив «былую красоту» Гёте, Шуберта, смятенных русских символистов (их тени есть в строках), – в «волчьей жизни» поэт становится стоиком, чтобы остаться собой. Это почти манифест. Мужественный, бесслезный.

Что же касается «золотожелчной зари» – это ли не нынешняя навязчивая неоновая реклама (в те годы такой еще не было)?!

Она предпочла Кремлю лагерный барак: Об Анне Барковой

Книга антисоветской прозы очень сильной поэтессы Анны Барковой вышла спустя пятьдесят два года после написания. Не устарела.

В молодости судьба дала Барковой все шансы на жизненный успех. Она не пожелала ими воспользоваться. «Дура!» – скажут те, для кого все измеряется словом «успех», поспешным и легковесным (их, кажется, большинство). «Сами дураки!» – могли бы ответить им те, кто живет по другой шкале ценностей (не ответят – как раз из-за этой шкалы).